Высоцкий Владимир Семенович

(1938 — 1980)

Фронтовики, слушая песни Высоцкого, были уверены, что он тоже прошел войну, сам видел и прочувствовал то, о чем пел. Уголовники всех мастей и местоположений были уверены, что этот певец, конечно же, «отсидел и вышел», побывал, повидал, прикоснулся сам к тому, о чем пел. Работяги из коммунальных квартир не сомневались, что и он пожил так же беспросветно и безденежно, сидя после трудового дня у телевизора со своими «Зинами». О людях выпивающих и говорить нечего — многие доказывали, что вот именно здесь, у этого винного киоска, видели певца, а об этой скамейке и той вон очереди за спиртным он рассказывает как очевидец. Ну и, конечно, все телефонистки и стюардессы страны ощущали себя не только «королевами» и «принцессами», но и доверенными хранительницами и летописцами любовных тайн, страстей и крушений пылкого и такого понятного барда. Он был для всех. Своим и понятным, очень досягаемым и в то же время загадочным и непостижимым, как волшебник из страны Оз (как у него это получается, откуда столько душевных сил и умений понимать и дотрагиваться до самых болевых точек общества!). Секрет на самом деле был прост — пропускать через свои нервы и душу все происходящее вокруг, все радости и беды страны, в которой родился и живешь, и ее народа, самого родного певцу народа в мире («Я б не хотел такой веселой доли — уметь не видеть, сердце отключать...»). Такие властители народных дум и чувств бывали во все века и во всех странах. Наш появился и творил в самое гиблое и лживое время («...правда колола глаза — и намаялись с ней...») в жизни страны, которое разъело здание государства до последнего винтика, и рухнувшая страна погребла под собой и население, и его веру, и надежду, и основы любви. Сам Владимир Высоцкий не дожил до этого краха совсем немного, пырнув своей смертью и своими народными похоронами ненавистную власть в дни такой важной для власти Олимпиады в 1980 году, но это и не важно — он чувствовал неизбежность этого краха каждым своим нервом, переживал за его последствия и рассказывал нам об этом каждый день, из любого магнитофона, из всех возможных записей песен, фильмов, спектаклей, концертов, перепевок и подражаний.

А родился Владимир Высоцкий в Москве в семье, где старшее поколение было с историей: одни деды и бабушки приехали в столицу из подмосковных деревень и недалеких русских городов, а другие успели попутешествовать от границ России до ее сердца, воспитали в результате образованное и талантливое потомство, которое и работать, и Родину защищать умело. Например, отец Высоцкого был кавалером более чем двадцати орденов и медалей, за участие в боевых действиях — почетным гражданином городов Кладно и Праги, а в послевоенные годы окончил Военную академию связи имени С.М. Буденного и имел звание гвардии полковника.

Во время войны, начиная с 1941 года, Владимир с матерью жил в эвакуации на востоке страны. Ехали вагоны с детьми до станции Воронцовка, находившейся неподалеку от города Чкалова (ныне Оренбург), пришлось, как и всем, пережить и голод, и морозы. После возвращения в Москву выяснилось, что отец ушел в другую семью, а Владимиру пора идти в школу. Несостыковки того, как «должно быть», с тем, как все получается на самом деле, закончились тем, что отец по суду забрал мальчика к себе и заниматься с ним уроками начала мачеха, а потом и жить он поедет в 1947 году в Германию с новой семьей отца, будет там ходить в музыкальную школу, носить хорошую одежду, иметь свою комнату в просторных трехкомнатных апартаментах. В Москву он вернется в 1949 году, чтобы начать жить с мачехой в ее комнате на Большом Каретном переулке и окунуться в пору юности, дружбы и творчества. Компания, с которой дружил Володя, была далека от советской идеологии, друзей интересовала не политика, а художественный мир. Их идеалами были герои Вальтера Скотта, Майна Рида. Друзья часто пробирались бесплатно на концерты в Летний театр сада «Эрмитаж», слушали Утесова, Шульженко, Эдди Рознера, Смирнова-Сокольского, Гаркави, Мирова, Новицкого, Райкина, дуэт «Миронова и Менакер», польский «Голубой джаз», перуанку Иму Сумак. Большой Каретный — не только один из московских адресов Высоцкого; это словосочетание связано со значительной вехой в жизни Владимира Семеновича, во многом определившей его творческую судьбу. В соседних квартирах жили творческие люди, к которым на Большой Каретный приходили представители и репрессированной интеллигенции, и уголовной среды, много рассказывавшие о своем лагерном прошлом, и писатели со сценаристами, и актеры с режиссерами. В круг тогдашнего общения входили в разное время Эдмонд Кеосаян, Юлиан Семенов, Олег Стриженов, Илья Глазунов, Людмила Гурченко, Андрей Тарковский, Евгений Урбанский, Аркадий Вайнер и многие другие. В числе тех, кто на Большом Каретном слушал ранние песни Высоцкого, был и Василий Шукшин. Там же Высоцкий познакомился с капитаном дальнего плавания Анатолием Гарагулей, который позже, в 1969-м, пригласил их с Мариной Влади в путешествие на теплоходе «Грузия». В начале 1960-х годов в компании появлялся и Михаил Таль, уже знавший — благодаря магнитофону — некоторые произведения Владимира Семеновича. Первые записи его песен были сделаны Левоном Кочаряном, в чьей квартире на Каретном собиралась вся «тусовка», свои первые роли в кино Высоцкий получал опять-таки благодаря ходатайствам Кочаряна, работавшего в различных фильмах вторым режиссером, а песню про Большой Каретный и «черный пистолет» Владимир тоже посвятил Левону Кочаряну. Друзья, встречи, заседания, талантливое и щедрое окружение — все кирпичики складывались в среду, которая формировала поэта и певца, актера и сценариста, одного из «русских кумиров XX века».

Потом будет в его жизни школа — студия МХАТа, которую он окончил в 1960 году, будет знаменитый Театр на Таганке с 1964 года и до конца жизни, будут бесконечные гастрольные поездки, женитьбы и сыновья, которые, впрочем, оказались менее важными на его пути, чем любовь всей жизни — французская актриса Марина Влади, с которой он познакомился в 1968 году и тоже до конца жизни. Все те же самые «несостыковки того, как должно быть, с тем, как все получается на самом деле», трепали жизнь и здоровье поэта и творца, но они же и делали его жизнь и творчество уникальными. Символом их, наверное, можно сделать строчки про «голую правду», где она «...божилась, клялась и рыдала, долго болела, скиталась, нуждалась в деньгах». А в это время «грязная ложь чистокровную лошадь украла и ускакала на длинных и тонких ногах...» Вот при нем эту несправедливость можно было заметить, осудить, высмеять, поправить или просто с горьким пониманием развести руками, он давал такую возможность и надежду. Об этом будут помнить следующие поколения, даже если будут петь совсем другие песни.

Высоцкий Владимир Семенович

Фронтовики, слушая песни Высоцкого, были уверены, что он тоже прошел войну, сам видел и прочувствовал то, о чем пел. Уголовники всех мастей и местоположений были уверены, что этот певец, конечно же, «отсидел и вышел», побывал, повидал, прикоснулся сам к тому, о чем пел. Работяги из коммунальных квартир не сомневались, что и он пожил так же беспросветно и безденежно, сидя после трудового дня у телевизора со своими «Зинами». О людях выпивающих и говорить нечего — многие доказывали, что вот именно здесь, у этого винного киоска, видели певца, а об этой скамейке и той вон очереди за спиртным он рассказывает как очевидец. Ну и, конечно, все телефонистки и стюардессы страны ощущали себя не только «королевами» и «принцессами», но и доверенными хранительницами и летописцами любовных тайн, страстей и крушений пылкого и такого понятного барда. Он был для всех. Своим и понятным, очень досягаемым и в то же время загадочным и непостижимым, как волшебник из страны Оз (как у него это получается, откуда столько душевных сил и умений понимать и дотрагиваться до самых болевых точек общества!). Секрет на самом деле был прост — пропускать через свои нервы и душу все происходящее вокруг, все радости и беды страны, в которой родился и живешь, и ее народа, самого родного певцу народа в мире («Я б не хотел такой веселой доли — уметь не видеть, сердце отключать...»). Такие властители народных дум и чувств бывали во все века и во всех странах. Наш появился и творил в самое гиблое и лживое время («...правда колола глаза — и намаялись с ней...») в жизни страны, которое разъело здание государства до последнего винтика, и рухнувшая страна погребла под собой и население, и его веру, и надежду, и основы любви. Сам Владимир Высоцкий не дожил до этого краха совсем немного, пырнув своей смертью и своими народными похоронами ненавистную власть в дни такой важной для власти Олимпиады в 1980 году, но это и не важно — он чувствовал неизбежность этого краха каждым своим нервом, переживал за его последствия и рассказывал нам об этом каждый день, из любого магнитофона, из всех возможных записей песен, фильмов, спектаклей, концертов, перепевок и подражаний.

А родился Владимир Высоцкий в Москве в семье, где старшее поколение было с историей: одни деды и бабушки приехали в столицу из подмосковных деревень и недалеких русских городов, а другие успели попутешествовать от границ России до ее сердца, воспитали в результате образованное и талантливое потомство, которое и работать, и Родину защищать умело. Например, отец Высоцкого был кавалером более чем двадцати орденов и медалей, за участие в боевых действиях — почетным гражданином городов Кладно и Праги, а в послевоенные годы окончил Военную академию связи имени С.М. Буденного и имел звание гвардии полковника.

Во время войны, начиная с 1941 года, Владимир с матерью жил в эвакуации на востоке страны. Ехали вагоны с детьми до станции Воронцовка, находившейся неподалеку от города Чкалова (ныне Оренбург), пришлось, как и всем, пережить и голод, и морозы. После возвращения в Москву выяснилось, что отец ушел в другую семью, а Владимиру пора идти в школу. Несостыковки того, как «должно быть», с тем, как все получается на самом деле, закончились тем, что отец по суду забрал мальчика к себе и заниматься с ним уроками начала мачеха, а потом и жить он поедет в 1947 году в Германию с новой семьей отца, будет там ходить в музыкальную школу, носить хорошую одежду, иметь свою комнату в просторных трехкомнатных апартаментах. В Москву он вернется в 1949 году, чтобы начать жить с мачехой в ее комнате на Большом Каретном переулке и окунуться в пору юности, дружбы и творчества. Компания, с которой дружил Володя, была далека от советской идеологии, друзей интересовала не политика, а художественный мир. Их идеалами были герои Вальтера Скотта, Майна Рида. Друзья часто пробирались бесплатно на концерты в Летний театр сада «Эрмитаж», слушали Утесова, Шульженко, Эдди Рознера, Смирнова-Сокольского, Гаркави, Мирова, Новицкого, Райкина, дуэт «Миронова и Менакер», польский «Голубой джаз», перуанку Иму Сумак. Большой Каретный — не только один из московских адресов Высоцкого; это словосочетание связано со значительной вехой в жизни Владимира Семеновича, во многом определившей его творческую судьбу. В соседних квартирах жили творческие люди, к которым на Большой Каретный приходили представители и репрессированной интеллигенции, и уголовной среды, много рассказывавшие о своем лагерном прошлом, и писатели со сценаристами, и актеры с режиссерами. В круг тогдашнего общения входили в разное время Эдмонд Кеосаян, Юлиан Семенов, Олег Стриженов, Илья Глазунов, Людмила Гурченко, Андрей Тарковский, Евгений Урбанский, Аркадий Вайнер и многие другие. В числе тех, кто на Большом Каретном слушал ранние песни Высоцкого, был и Василий Шукшин. Там же Высоцкий познакомился с капитаном дальнего плавания Анатолием Гарагулей, который позже, в 1969-м, пригласил их с Мариной Влади в путешествие на теплоходе «Грузия». В начале 1960-х годов в компании появлялся и Михаил Таль, уже знавший — благодаря магнитофону — некоторые произведения Владимира Семеновича. Первые записи его песен были сделаны Левоном Кочаряном, в чьей квартире на Каретном собиралась вся «тусовка», свои первые роли в кино Высоцкий получал опять-таки благодаря ходатайствам Кочаряна, работавшего в различных фильмах вторым режиссером, а песню про Большой Каретный и «черный пистолет» Владимир тоже посвятил Левону Кочаряну. Друзья, встречи, заседания, талантливое и щедрое окружение — все кирпичики складывались в среду, которая формировала поэта и певца, актера и сценариста, одного из «русских кумиров XX века».

Потом будет в его жизни школа — студия МХАТа, которую он окончил в 1960 году, будет знаменитый Театр на Таганке с 1964 года и до конца жизни, будут бесконечные гастрольные поездки, женитьбы и сыновья, которые, впрочем, оказались менее важными на его пути, чем любовь всей жизни — французская актриса Марина Влади, с которой он познакомился в 1968 году и тоже до конца жизни. Все те же самые «несостыковки того, как должно быть, с тем, как все получается на самом деле», трепали жизнь и здоровье поэта и творца, но они же и делали его жизнь и творчество уникальными. Символом их, наверное, можно сделать строчки про «голую правду», где она «...божилась, клялась и рыдала, долго болела, скиталась, нуждалась в деньгах». А в это время «грязная ложь чистокровную лошадь украла и ускакала на длинных и тонких ногах...» Вот при нем эту несправедливость можно было заметить, осудить, высмеять, поправить или просто с горьким пониманием развести руками, он давал такую возможность и надежду. Об этом будут помнить следующие поколения, даже если будут петь совсем другие песни.


Стихи Об Одессе

Стихи о России

О каких местах писал поэт

Грезится мне наяву или в бреде...

Грезится мне наяву или в бреде,
Как корабли уплывают...
Только своих я не вижу на рейде —
Или они забывают?

Или уходят они в эти страны
Лишь для того, чтобы смыться, —
И возвращаются в наши романы,
Чтоб на секунду забыться;

Чтобы сойти с той закованной спальне —
Слушать ветра в перелесье,
Чтобы похерить весь рейс этот дальний —
Вновь оказаться в Одессе...

Слушайте, вы! Ну кого же мы судим
И для чего так поёмся?
Знаете вы, эти грустные люди
Сдохнут — и мы испечёмся!

Дамы, господа, — других не вижу здесь...

Дамы, господа, — других не вижу здесь,
Блеск, изыск и общество прелестны!
Сотвори, господь, хоть пятьдесят Одесс, —
Всё равно в Одессе будет тесно.

Говорят, что здесь бывала
Королева из Непала
И какой-то крупный лорд из Эдинбурга,
И отсюда много ближе
До Берлина и Парижа,
Чем из даже самого Санкт-Петербурга.

Вот приехал в город меценат и крез,
Весь в деньгах, с задатками повесы.
Если был он с гонором, так будет — без,
Шаг ступив по улицам Одессы.

Из подробностей пикантных —
Две: мужчин столь элегантных
В целом свете вряд ли встретить бы смогли вы;
Ну, а женщины Одессы —
Все скромны, все поэтессы,
Все умны, а в крайнем случае, красивы.

Грузчики в порту, которым равных нет,
Отдыхают с баснями Крылова.
Если вы чуть-чуть художник и поэт,
Вас поймут в Одессе с полуслова.

Нет прохода здесь, клянусь вам,
От любителей искусства,
И об этом много раз писали в прессе.
Если в Англии и в Штатах
Недостаток в меценатах,
Пусть приедут позаимствуют в Одессе.

Дамы, господа, я восхищен и смят.
Мадам, месье, я счастлив, что таиться!
Леди, джентельмены, я готов стократ
Умереть и снова здесь родиться.

Всё в Одессе: море, песни,
Порт, бульвар и много лестниц,
Крабы, устрицы, акации, maisons chantees.
Да, наш город процветает,
Но в Одессе не хватает
Самой малости — театра варьете!


Братские могилы

На братских могилах не ставят крестов,
И вдовы на них не рыдают,
К ним кто-то приносит букеты цветов,
И Вечный огонь зажигают.

Здесь раньше вставала земля на дыбы,
А нынче — гранитные плиты.
Здесь нет ни одной персональной судьбы —
Все судьбы в единую слиты.

А в Вечном огне виден вспыхнувший танк,
Горящие русские хаты,
Горящий Смоленск и горящий Рейхстаг,
Горящее сердце солдата.

У братских могил нет заплаканных вдов —
Сюда ходят люди покрепче.
На братских могилах не ставят крестов,
Но разве от этого легче?..

1964

В куски разлетелася корона...

В куски разлетелася корона,

Нет державы, нет и трона.
Жизнь России и законы —
Все к чертям!
И мы, словно загнанные в норы,
Словно пойманные воры,
Только кровь одна с позором
Пополам.

И нам ни черта не разобраться —
С кем порвать и с кем остаться,
Кто за нас, кого бояться,
Где пути, куда податься —
Не понять!
Где дух?
Где честь?
Где стыд?
Где свои, а где чужие?
Как до этого дожили,
Неужели на Россию нам плевать?

Позор — всем, кому покой дороже,
Всем, кого сомненье гложет,
Может он или не может
Убивать.
Сигнал!.. И по-волчьи, и по-бычьи
И как коршун на добычу.
Только воронов покличем
Пировать.

Эй, вы! Где былая ваша твердость,
Где былая ваша гордость?
Отдыхать сегодня — подлость!
Пистолет сжимает твердая рука.
Конец,
Всему
конец.
Все разбилось, поломалось,
Нам осталось только малость —
Только выстрелить в висок иль во врага.

1965

Я дышал синевой...

Я дышал синевой,

Белый пар выдыхал, —
Он летел, становясь облаками.
Снег скрипел подо мной —
Поскрипев, затихал, —
А сугробы прилечь завлекали.

И звенела тоска, что в безрадостной песне поется:
Как ямщик замерзал в той глухой незнакомой степи, —
Усыпив, ямщика заморозило желтое солнце,
И никто не сказал: шевелись, подымайся, не спи!

Все стоит на Руси
До макушек в снегу.
Полз, катился, чтоб не провалиться, —
Сохрани и спаси,
Дай веселья в пургу,
Дай не лечь, не уснуть, не забыться!

Тот ямщик-чудодей бросил кнут и — куда ему деться! —
Помянул он Христа, ошалев от заснеженных верст...
Он, хлеща лошадей, мог бы этим немного согреться, —
Ну а он в доброте их жалел и не бил — и замерз.

Отраженье свое
Увидал в полынье —
И взяла меня оторопь: в пору б
Оборвать житие —
Я по грудь во вранье,
Да и сам-то я кто, — надо в прорубь!

Вьюги стонут, поют, — кто же выстоит, выдержит стужу!
В прорубь надо да в омут, — но сам, а не руки сложа.
Пар валит изо рта — эк душа моя рвется наружу, —
Выйдет вся — схороните, зарежусь — снимите с ножа!

Снег кружит над землей,
Над страною моей,
Мягко стелет, в запой зазывает.
Ах, ямщик удалой —
Пьет и хлещет коней,
А непьяный ямщик — замерзает.

Между 1970 и 1977