Мандельштам Осип Эмильевич

(1891 — 1938)

Ведь известно и множество раз говорено, что у прошлого в жизнях людей, как и у истории, нет никаких сослагательных «бы» — «вот если бы», то «тогда бы». Но так хочется применить эту формулу для биографии поэта, прозаика, переводчика, эссеиста, критика, литературоведа, одного из крупнейших русских поэтов XX века, как представляют Осипа Мандельштама учебники и книги. Вот остался бы себе в Сорбонне там или в Гейдельбергском университете , где он учился в 1908–1910 годах, забрав перед этим свои документы с естественного отделения физико-математического факультета Санкт-Петербургского университета, куда поступил вольнослушателем в 1907 году, тогда бы... В Сорбонне Мандельштам посещал лекции А. Бергсона и Ж. Бедье в Colledge de France, познакомился с Николаем Гумилевым, увлекался французской поэзией: старофранцузским эпосом, в промежутках между зарубежными поездками бывал в Петербурге, где посещал лекции по стихосложению на знаменитой «башне» у Вячеслава Иванова. Вот мог бы Осип Эмильевич заглянуть лет на десять вперед и увидеть, где будет к тому времени и добрый знакомец Гумилев, и все соратники по «башне», может и задержался бы в Париже? Правда, уже в 1911 году финансовые дела семьи пошатнулись и это «бы» стало большим вопросом. Родился Осип Мандельштам в семье мастера перчаточного дела, который состоял в купцах первой гильдии, что давало ему право жить вне черты оседлости, несмотря на происхождение, и приписку к местечку Ковно (нынешний город Каунас). В 1897 году семья переехала в Петербург, и Осип получил образование в Тенишевском училище, окончив его в 1907 году — тогда училище считалось российской кузницей «культурных кадров» начала XX века. Финансировать дальнейшее обучение за границей для Осипа семья не смогла, и по определенной квоте Осип поступает в Петербургский университет, на романо-германское отделение историко-филологического факультета, где обучается с перерывами до 1917 года. Курс безалаберно так и не окончит, не до этого юноше, который еще не понял, что жизнь полосатая и темная полоса вполне себе началась. Он пока в восторге от знакомства с четой Гумилевых, ходит к ним в гости, читает стихи с Анной Ахматовой, видится с Александром Блоком, участвует в собраниях Цеха поэтов в 1912 году, в конце того же года входит в группу акмеистов и дружбу с ними считает одной из главных удач своей жизни.

Впервые Мандельштам напечатал свои стихи в журнале «Аполлон» в 1910 году, позже поэтические поиски отразит дебютная книга стихов «Камень» (три издания: 1913, 1916 и 1923 годов). Он постоянно находится в центре поэтической жизни, регулярно публично читает стихи, бывает в «Бродячей собаке», в 1915 году в Коктебеле знакомится с Анастасией и Мариной Цветаевыми, а сильное сближение с Мариной произошло в 1916 году. Их отношения станут одной из крупнейших драм XX века, где каждому отведено свое время и сценарий, а пока у Осипа Эмильевича впереди два десятилетия, за которые он успеет сделать свое имя великим в России. После Октябрьской революции он работает в газетах, в Наркомпросе, ездит по стране, публикуется, выступает со стихами, обретает успех. Стихи времен Первой мировой войны и революции (1916–1920) составили вторую книгу «Tristia» («Скорбные элегии», заглавие восходит к Овидию), вышедшую в 1922 году в Берлине. В 1930 году Мандельштам заканчивает работу над «Четвертой прозой», и его пока еще влиятельный покровитель и политический деятель Николай Бухарин выхлопотал для него командировку в Армению, в Эривань. Сам поэт считает, что именно в той поездке родился литературный период «так называемого «зрелого Мандельштама». После путешествия на Кавказ (Армения, Сухум, Тифлис) поэтический дар Мандельштама достигает расцвета, однако он почти нигде не печатается. Заступничество Б. Пастернака и Н. Бухарина дарит поэту небольшие житейские передышки, но развязка драмы все ближе.

В 1934 году Мандельштама арестовывают и отправляют в ссылку в Чердынь (Пермский край), потом разрешают выбрать место для поселения — это будет Воронеж. Поэт с женой живут в нищете, изредка им помогают деньгами немногие неотступившиеся друзья, время от времени Осип Эмильевич подрабатывает в местной газете и в театре. Здесь он пишет знаменитый цикл стихотворений «Воронежские тетради». В мае 1937 года заканчивается срок ссылки, поэт неожиданно получает разрешение выехать из Воронежа, и он с женой возвращается ненадолго в Москву. Не самый светлый для России год прошлого века, и уже в марте 1938 года, когда супруги Мандельштам переехали в профсоюзную здравницу Саматиха (Егорьевский район Московской области, ныне Шатурский район), то там же Осип Эмильевич был арестован вторично и доставлен на железнодорожную станцию Черусти, которая находилась в 25 километрах от Саматихи. Оттуда его препроводили во Внутреннюю тюрьму НКВД, после быстро перевели в Бутырскую тюрьму, где он получил в результате приговор на пять лет в исправительно-трудовом лагере и осенью 1938 года отправлен этапом на Дальний Восток. Погиб в декабре в пересылочном лагере. Могилой его стал, по догадкам исследователей, старый крепостной ров вдоль речки Саперки, ныне в городской черте Владивостока, куда после зимы в подобие братской могилы сбрасывали «штабеля» смерзшихся тел узников. Для героя пьеса закончилась.

Когда узнаешь судьбу и жизнь Осипа Мандельштама, то возникает ощущение прозрачности, ясности его жизни, как будто он вступил в нее, заранее зная итог и соглашаясь на все, что должно случиться. Ну просто потому, что невозможно было иначе — слишком открыт, по-детски доверчив и наивно непрактичен был этот мальчик из семьи привыкшего к терпению народа, который при этом своем непротивлении жизненным ударам сумел стать символом и частью самой элитной и значимой части российской поэзии.

Мандельштам Осип Эмильевич

Ведь известно и множество раз говорено, что у прошлого в жизнях людей, как и у истории, нет никаких сослагательных «бы» — «вот если бы», то «тогда бы». Но так хочется применить эту формулу для биографии поэта, прозаика, переводчика, эссеиста, критика, литературоведа, одного из крупнейших русских поэтов XX века, как представляют Осипа Мандельштама учебники и книги. Вот остался бы себе в Сорбонне там или в Гейдельбергском университете , где он учился в 1908–1910 годах, забрав перед этим свои документы с естественного отделения физико-математического факультета Санкт-Петербургского университета, куда поступил вольнослушателем в 1907 году, тогда бы... В Сорбонне Мандельштам посещал лекции А. Бергсона и Ж. Бедье в Colledge de France, познакомился с Николаем Гумилевым, увлекался французской поэзией: старофранцузским эпосом, в промежутках между зарубежными поездками бывал в Петербурге, где посещал лекции по стихосложению на знаменитой «башне» у Вячеслава Иванова. Вот мог бы Осип Эмильевич заглянуть лет на десять вперед и увидеть, где будет к тому времени и добрый знакомец Гумилев, и все соратники по «башне», может и задержался бы в Париже? Правда, уже в 1911 году финансовые дела семьи пошатнулись и это «бы» стало большим вопросом. Родился Осип Мандельштам в семье мастера перчаточного дела, который состоял в купцах первой гильдии, что давало ему право жить вне черты оседлости, несмотря на происхождение, и приписку к местечку Ковно (нынешний город Каунас). В 1897 году семья переехала в Петербург, и Осип получил образование в Тенишевском училище, окончив его в 1907 году — тогда училище считалось российской кузницей «культурных кадров» начала XX века. Финансировать дальнейшее обучение за границей для Осипа семья не смогла, и по определенной квоте Осип поступает в Петербургский университет, на романо-германское отделение историко-филологического факультета, где обучается с перерывами до 1917 года. Курс безалаберно так и не окончит, не до этого юноше, который еще не понял, что жизнь полосатая и темная полоса вполне себе началась. Он пока в восторге от знакомства с четой Гумилевых, ходит к ним в гости, читает стихи с Анной Ахматовой, видится с Александром Блоком, участвует в собраниях Цеха поэтов в 1912 году, в конце того же года входит в группу акмеистов и дружбу с ними считает одной из главных удач своей жизни.

Впервые Мандельштам напечатал свои стихи в журнале «Аполлон» в 1910 году, позже поэтические поиски отразит дебютная книга стихов «Камень» (три издания: 1913, 1916 и 1923 годов). Он постоянно находится в центре поэтической жизни, регулярно публично читает стихи, бывает в «Бродячей собаке», в 1915 году в Коктебеле знакомится с Анастасией и Мариной Цветаевыми, а сильное сближение с Мариной произошло в 1916 году. Их отношения станут одной из крупнейших драм XX века, где каждому отведено свое время и сценарий, а пока у Осипа Эмильевича впереди два десятилетия, за которые он успеет сделать свое имя великим в России. После Октябрьской революции он работает в газетах, в Наркомпросе, ездит по стране, публикуется, выступает со стихами, обретает успех. Стихи времен Первой мировой войны и революции (1916–1920) составили вторую книгу «Tristia» («Скорбные элегии», заглавие восходит к Овидию), вышедшую в 1922 году в Берлине. В 1930 году Мандельштам заканчивает работу над «Четвертой прозой», и его пока еще влиятельный покровитель и политический деятель Николай Бухарин выхлопотал для него командировку в Армению, в Эривань. Сам поэт считает, что именно в той поездке родился литературный период «так называемого «зрелого Мандельштама». После путешествия на Кавказ (Армения, Сухум, Тифлис) поэтический дар Мандельштама достигает расцвета, однако он почти нигде не печатается. Заступничество Б. Пастернака и Н. Бухарина дарит поэту небольшие житейские передышки, но развязка драмы все ближе.

В 1934 году Мандельштама арестовывают и отправляют в ссылку в Чердынь (Пермский край), потом разрешают выбрать место для поселения — это будет Воронеж. Поэт с женой живут в нищете, изредка им помогают деньгами немногие неотступившиеся друзья, время от времени Осип Эмильевич подрабатывает в местной газете и в театре. Здесь он пишет знаменитый цикл стихотворений «Воронежские тетради». В мае 1937 года заканчивается срок ссылки, поэт неожиданно получает разрешение выехать из Воронежа, и он с женой возвращается ненадолго в Москву. Не самый светлый для России год прошлого века, и уже в марте 1938 года, когда супруги Мандельштам переехали в профсоюзную здравницу Саматиха (Егорьевский район Московской области, ныне Шатурский район), то там же Осип Эмильевич был арестован вторично и доставлен на железнодорожную станцию Черусти, которая находилась в 25 километрах от Саматихи. Оттуда его препроводили во Внутреннюю тюрьму НКВД, после быстро перевели в Бутырскую тюрьму, где он получил в результате приговор на пять лет в исправительно-трудовом лагере и осенью 1938 года отправлен этапом на Дальний Восток. Погиб в декабре в пересылочном лагере. Могилой его стал, по догадкам исследователей, старый крепостной ров вдоль речки Саперки, ныне в городской черте Владивостока, куда после зимы в подобие братской могилы сбрасывали «штабеля» смерзшихся тел узников. Для героя пьеса закончилась.

Когда узнаешь судьбу и жизнь Осипа Мандельштама, то возникает ощущение прозрачности, ясности его жизни, как будто он вступил в нее, заранее зная итог и соглашаясь на все, что должно случиться. Ну просто потому, что невозможно было иначе — слишком открыт, по-детски доверчив и наивно непрактичен был этот мальчик из семьи привыкшего к терпению народа, который при этом своем непротивлении жизненным ударам сумел стать символом и частью самой элитной и значимой части российской поэзии.


Стихи О Санкт-Петербурге

Стихи о России

О каких местах писал поэт

Адмиралтейство

В столице северной томится пыльный тополь,
Запутался в листве прозрачный циферблат,
И в темной зелени фрегат или акрополь
Сияет издали — воде и небу брат.

Ладья воздушная и мачта-недотрога,
Служа линейкою преемникам Петра,
Он учит: красота — не прихоть полубога,
А хищный глазомер простого столяра.

Нам четырех стихий приязненно господство,
Но создал пятую свободный человек:
Не отрицает ли пространства превосходство
Сей целомудренно построенный ковчег?

Сердито лепятся капризные Медузы,
Как плуги брошены, ржавеют якоря —
И вот разорваны трех измерений узы,
И открываются всемирные моря.

Май 1913

В Петербурге мы сойдемся снова...

В Петербурге мы сойдемся снова,

Словно солнце мы похоронили в нем,
И блаженное, бессмысленное слово
В первый раз произнесем.
В черном бархате советской ночи,
В бархате всемирной пустоты,
Все поют блаженных жен родные очи,
Все цветут бессмертные цветы.

Дикой кошкой горбится столица,
На мосту патруль стоит,
Только злой мотор во мгле промчится
И кукушкой прокричит.
Мне не надо пропуска ночного,
Часовых я не боюсь:
За блаженное, бессмысленное слово
Я в ночи советской помолюсь.

Слышу легкий театральный шорох
И девическое «ах» —
И бессмертных роз огромный ворох
У Киприды на руках.
У костра мы греемся от скуки,
Может быть, века пройдут,
И блаженных жен родные руки
Легкий пепел соберут.

Где-то грядки красные партера,
Пышно взбиты шифоньерки лож,
Заводная кукла офицера —
Не для черных душ и низменных святош...
Что ж, гаси, пожалуй, наши свечи
В черном бархате всемирной пустоты.
Все поют блаженных жен крутые плечи,
А ночного солнца не заметишь ты.

1920

Вы, с квадратными окошками, невысокие дома...

Вы, с квадратными окошками, невысокие дома, —

Здравствуй, здравствуй, петербургская несуровая зима!

 

И торчат, как щуки ребрами, незамерзшие катки,

И еще в прихожих слепеньких валяются коньки.

 

А давно ли по каналу плыл с красным обжигом гончар,

Продавал с гранитной лесенки добросовестный товар.

 

Ходят боты, ходят серые у Гостиного двора,

И сама собой сдирается с мандаринов кожура.

 

И в мешочке кофий жареный, прямо с холоду домой,

Электрическою мельницей смолот мокко золотой.

 

Шоколадные, кирпичные, невысокие дома, —

Здравствуй, здравствуй, петербургская несуровая зима!

 

И приемные с роялями, где, по креслам рассадив,

Доктора кого-то потчуют ворохами старых «Нив».

 

После бани, после оперы,— все равно, куда ни шло, —

Бестолковое, последнее трамвайное тепло!


1924

Дворцовая площадь...

Дворцовая площадь

Императорский виссон
И моторов колесницы, —
В черном омуте столицы
Столпник-ангел вознесен.

В темной арке, как пловцы,
Исчезают пешеходы,
И на площади, как воды,
Глухо плещутся торцы.

Только там, где твердь светла,
Черно-желтый лоскут злится,
Словно в воздухе струится
Желчь двуглавого орла.

Июнь 1915

Ленинград

Я вернулся в мой город, знакомый до слез,
До прожилок, до детских припухлых желез.

Ты вернулся сюда, так глотай же скорей
Рыбий жир ленинградских речных фонарей,

Узнавай же скорее декабрьский денек,
Где к зловещему дегтю подмешан желток.

Петербург! я еще не хочу умирать!
У тебя телефонов моих номера.

Петербург! У меня еще есть адреса,
По которым найду мертвецов голоса.

Я на лестнице черной живу, и в висок
Ударяет мне вырванный с мясом звонок,

И всю ночь напролет жду гостей дорогих,
Шевеля кандалами цепочек дверных.

Декабрь 1930

Мне холодно. Прозрачная весна...

Мне холодно. Прозрачная весна
В зеленый пух Петрополь одевает,
Но, как медуза, невская волна
Мне отвращенье легкое внушает.
По набережной северной реки
Автомобилей мчатся светляки,
Летят стрекозы и жуки стальные,
Мерцают звезд булавки золотые,
Но никакие звезды не убьют
Морской воды тяжелый изумруд.

1916

На мертвых ресницах Исакий замерз...

На мертвых ресницах Исакий замерз
И барские улицы сини —
Шарманщика смерть, и медведицы ворс,
И чужие поленья в камине...

Уже выгоняет выжлятник-пожар
Линеек раскидистых стайку,
Несется земля — меблированный шар, —
И зеркало корчит всезнайку.

Площадками лестниц — разлад и туман,
Дыханье, дыханье и пенье,
И Шуберта в шубе застыл талисман —
Движенье, движенье, движенье...

3 июня 1935

На страшной высоте блуждающий огонь...

На страшной высоте блуждающий огонь!
Но разве так звезда мерцает?
Прозрачная звезда, блуждающий огонь, —
Твой брат, Петрополь, умирает!

На страшной высоте земные сны горят,
Зеленая звезда мерцает.
О, если ты звезда — воды и неба брат,
Твой брат, Петрополь, умирает!

Чудовищный корабль на страшной высоте
Несется, крылья расправляет...
Зеленая звезда, в прекрасной нищете
Твой брат, Петрополь, умирает.

Прозрачная весна над черною Невой
Сломалась, воск бессмертья тает...
О, если ты звезда, Петрополь, город твой,
Твой брат, Петрополь, умирает!

Март 1918

Петербургские строфы

Н. Гумилеву

Над желтизной правительственных зданий

Кружилась долго мутная метель,

И правовед опять садится в сани,

Широким жестом запахнув шинель.

 

Зимуют пароходы. На припеке

Зажглось каюты толстое стекло.

Чудовищна, как броненосец в доке,

Россия отдыхает тяжело.

 

А над Невой — посольства полумира,

Адмиралтейство, солнце, тишина!

И государства жесткая порфира,

Как власяница грубая, бедна.

 

Тяжка обуза северного сноба —

Онегина старинная тоска;

На площади Сената — вал сугроба,

Дымок костра и холодок штыка...

 

Черпали воду ялики, и чайки

Морские посещали склад пеньки,

Где, продавая сбитень или сайки,

Лишь оперные бродят мужики.

 

Летит в туман моторов вереница;

Самолюбивый, скромный пешеход —

Чудак Евгений — бедности стыдится,

Бензин вдыхает и судьбу клянет!


1913

Обороняет сон мою донскую сонь...

Обороняет сон мою донскую сонь,
И разворачиваются черепах маневры —
Их быстроходная, взволнованная бронь
И любопытные ковры людского говора...

И в бой меня ведут понятные слова —
За оборону жизни, оборону
Страны-земли, где смерть уснет, как днем сова...
Стекло Москвы горит меж ребрами гранеными.

Необоримые кремлевские слова —
В них оборона обороны
И брони боевой — и бровь, и голова
Вместе с глазами полюбовно собраны.

И слушает земля — другие страны — бой,
Из хорового падающий короба:
— Рабу не быть рабом, рабе не быть рабой, —
И хор поет с часами рука об руку.

1937