Бальмонт Константин Дмитриевич

(1867 — 1942)

Именно таким он и оставался в сознании современников — балагур, весельчак, нарочитый прожигатель жизни, человек-фейерверк. Публика отмечала его театральность, манерность и претенциозность, склонность к аффектации и эпатажу. И лишь самые близкие и чуткие понимали, что имеют дело с необычайно одиноким, оторванным от реального мира и беззащитным человеком, натурой мятущейся и непостоянной, но при этом необычайно щедрой. Не видеть подарков его широкой души мог только слепой, а не слышать его во время общения — глухой. Многие его современники умели и видеть, и слышать и, отмечая склонности Бальмонта к аффектации и самолюбованию, все же не переставали понимать, что перед ними чрезвычайно чуткий, нервный и увлекающийся человек, любознательный и добродушный. Особенно выдавал его смех — «детский и какой-то беззащитный. Этот детский смех его объяснял многие нелепые его поступки. Он, как ребёнок, отдавался настроению момента» — так подмечали друзья по поэтическому цеху.

Каким же путем привела судьба мальчика, родившегося третьим среди семи братьев в сельце Гумнищи Шуйского уезда Владимирской области в семье серьезного уездного чиновника, к статусу русского поэта-символиста, переводчика и эссеиста в богемном столичном обществе. Возможно, играло роль воспитание очень просвещенной, любящей литературу и музыку матери, которая и познакомила его с лучшими образцами русской поэзии, оказала сильное влияние на мировоззрение будущего поэта, введя его в мир музыки, словесности, истории, первой научив постигать красоту мира, побуждая изучать иностранные языки, устраивая литературные вечера и любительские спектакли и даже публикуясь в местной печати. А, может, уникально совпали душевный мир мальчика и атмосфера «красивого малого царство уюта и тишины», как он называл места, в которых родился, добавляя: «Моими лучшими учителями в поэзии были — усадьба, сад, ручьи, болотные озерки, шелест листвы, бабочки, птицы и зори».

Но жизнь требовала обучать детей не только с помощью бабочек и листвы, и, когда пришло время отдавать старших детей в школу, семья переехала в Шую, где в 1876 году Бальмонт поступил в подготовительный класс Шуйской гимназии. Потом будет другая гимназия, уже в городе Владимире, но воспоминания о годах обучения будут примерно одинаковыми — «как в тюрьме».

Силы жить и творить давала литература, и в конце 1885 года состоялся литературный дебют Бальмонта — в журнале были опубликованы его стихи, а в 1886 году он поступит на юридический факультет Московского университета и, увлекшись идеями революционного переустройства мира, примет участие в беспорядках, будет арестован, посидит в тюрьме и отправится обратно в Шую на перевоспитание, но останется при своем — мечте о том, что «воплощение человеческого счастья на земле» возможно.

На пути к признанию молодому поэту Бальмонту встретилось много отзывчивых людей, увидевших в нем талант и личность и оказавших большую помощь — это и писатель В.Г. Короленко, и профессора университета, и издатели журнала «Северный вестник», вокруг которого группировались поэты нового направления, и даже меценат, знаток западноевропейской литературы князь А.И. Урусов, который во многом способствовал расширению литературного кругозора молодого поэта. Они помогали ему советами, давали средства на публикации книг стихов и переводов, поддерживали в трудные минуты жизни, когда личные и семейные неудачи были обострены до крайности — поэт голодал, жил в бедности и предпринял первую попытку самоубийства. Попыток таких будет две, жен в его жизни будет три, а эмиграций и расставаний с родиной окажется тоже несколько: первая — с 1906 по 1913 год, а вторая — с 1920 года и до конца жизни.

Но пока Константин Дмитриевич полон желания переломить полосу невезения и, полюбив, по его словам, «умственную работу», взял за правило работать, не щадя своих сил, до конца своих дней. Он едет в Петербург в октябре 1892 года, где, вдохновленный знакомством с Н.М. Минским, Д.С. Мережковским и З.Н. Гиппиус, приступает к поискам «нового пространства, новой свободы», возможностей соединения поэтического слова с мелодикой, активно и творчески работает в самых разнообразных областях знаний — «осваивает один за другим многие языки, упиваясь работой, как одержимый... прочитывал целые библиотеки книг, начиная с трактатов о любимой им испанской живописи и кончая исследованиями по китайскому языку и санскриту», увлечённо изучал историю России, книги по естественным наукам и народному творчеству. Уже в зрелые годы, обращаясь к начинающим литераторам с наставлением, он писал, что дебютанту нужно «...уметь в весенний свой день сидеть над философской книгой и английским словарём, и испанской грамматикой, когда так хочется кататься на лодке и, может быть, можно с кем-то целоваться». А еще он путешествовал в 1886 году по Европе, изучая философские труды в европейских библиотеках, был весной 1897 года приглашён в Англию для чтения лекций по русской поэзии в Оксфордском университете, где познакомился, в частности, с антропологом Эдуардом Тайлором и филологом, историком религий Томасом Рис-Дэвидсом. «Первый раз в жизни я живу всецело и безраздельно эстетическими и умственными интересами и никак не могу насытиться сокровищницами живописи, поэзии и философии», — восторженно писал он друзьям.

В конце 1890 х годов Бальмонт вообще не оставался подолгу на одном месте — помимо заграничных поездок, основными пунктами его маршрута были Санкт-Петербург (октябрь 1898 — апрель 1899 годов), Москва и Подмосковье. Сборник «Горящие здания» (1900), занимающий центральное место в творческой биографии поэта, создавался большей частью в имении Баньки С.А. Полякова, образованного московского коммерсанта, математика, и полиглота, переводчика и издателя модернистского журнала «Весы», позднее учредившего символистское издательство «Скорпион», где вышли лучшие книги Бальмонта. А уж с 1901 года человек-фейерверк проявляет себя обжигающе — участвует в массовой студенческой демонстрации на площади у Казанского собора, критиковавшей режим террора в России и его организатора, Николая Второго, и по постановлению «особого совещания» был выслан из Санкт-Петербурга, на три года лишившись права проживания в столичных и университетских городах. Несколько месяцев он пробыл у друзей в усадьбе Волконских Сабынино Курской губернии (ныне Белгородской области), в марте 1902 года выехал в Париж, затем жил в Англии, Бельгии, вновь во Франции, летом 1903 года вернулся в Москву, затем направился на балтийское побережье, где занялся стихами, которые вошли в сборник «Только любовь». Проведя осень и зиму в Москве, в начале 1904 года Бальмонт вновь оказался в Европе (Испания, Швейцария, Франция), где нередко читал публичные лекции о русской и западноевропейской литературе. Ну а если добавить сюда путешествие в Мексику, которое поэт предпринял в конце 1904 года и откуда отправился в Калифорнию, создавая путевые заметки и очерки наряду с выполненными им вольными переложениями индейских космогонических мифов и преданий, то становится понятным, почему он оказался самым популярным поэтом в России в то время.

Его окружали восторженные поклонники и почитательницы, создававшиеся в эти годы поэтические кружки бальмонтистов и старавшиеся подражать кумиру не только в поэтическом самовыражении, но и в жизни. Уже в 1896 году Валерий Брюсов писал о существовании «школы Бальмонта» и о том, что почитатели перенимают у Бальмонта и внешность, и блистательную отделку стиха, щеголяние рифмами, созвучаниями, — и самую сущность его поэзии, он «удивил и восхитил своим „перезвоном хрустальных созвучий“, которые влились в душу с первым весенним счастьем». Россия была именно влюблена в Бальмонта. Его читали, декламировали и пели с эстрады, кавалеры нашёптывали его слова своим дамам, гимназистки «переписывали в тетрадки...», а многие поэты (в их числе М.А. Лохвицкая, В.Я. Брюсов, Андрей Белый, В.И. Иванов, М.А. Волошин, С.М. Городецкий) посвящали ему стихотворения, видя в нём «стихийного гения», обречённого возвышаться над миром и полностью погружённого «в откровения своей бездонной души».

Андрей Белый тогда уже отмечал необычайную щедрость его натуры: «Он не сумел соединить в себе все те богатства, которыми наградила его природа. Он — вечный мот душевных сокровищ... Получит — и промотает, получит и промотает. Он отдаёт их нам. Проливает на нас свой творческий кубок...» А сам Бальмонт, объясняя еще подростком расстроенным родственникам свое исключение из гимназистов за политические выступления и листовки против правительства, говорил не всем понятное: «...Я был счастлив, и мне хотелось, чтобы всем было так же хорошо. Мне казалось, что, если хорошо лишь мне и немногим, это безобразно».

Эта радость от возможности и огромного желания отдать, одарить другого — самый верный секретный код его жизни и творчества.

Бальмонт Константин Дмитриевич

Именно таким он и оставался в сознании современников — балагур, весельчак, нарочитый прожигатель жизни, человек-фейерверк. Публика отмечала его театральность, манерность и претенциозность, склонность к аффектации и эпатажу. И лишь самые близкие и чуткие понимали, что имеют дело с необычайно одиноким, оторванным от реального мира и беззащитным человеком, натурой мятущейся и непостоянной, но при этом необычайно щедрой. Не видеть подарков его широкой души мог только слепой, а не слышать его во время общения — глухой. Многие его современники умели и видеть, и слышать и, отмечая склонности Бальмонта к аффектации и самолюбованию, все же не переставали понимать, что перед ними чрезвычайно чуткий, нервный и увлекающийся человек, любознательный и добродушный. Особенно выдавал его смех — «детский и какой-то беззащитный. Этот детский смех его объяснял многие нелепые его поступки. Он, как ребёнок, отдавался настроению момента» — так подмечали друзья по поэтическому цеху.

Каким же путем привела судьба мальчика, родившегося третьим среди семи братьев в сельце Гумнищи Шуйского уезда Владимирской области в семье серьезного уездного чиновника, к статусу русского поэта-символиста, переводчика и эссеиста в богемном столичном обществе. Возможно, играло роль воспитание очень просвещенной, любящей литературу и музыку матери, которая и познакомила его с лучшими образцами русской поэзии, оказала сильное влияние на мировоззрение будущего поэта, введя его в мир музыки, словесности, истории, первой научив постигать красоту мира, побуждая изучать иностранные языки, устраивая литературные вечера и любительские спектакли и даже публикуясь в местной печати. А, может, уникально совпали душевный мир мальчика и атмосфера «красивого малого царство уюта и тишины», как он называл места, в которых родился, добавляя: «Моими лучшими учителями в поэзии были — усадьба, сад, ручьи, болотные озерки, шелест листвы, бабочки, птицы и зори».

Но жизнь требовала обучать детей не только с помощью бабочек и листвы, и, когда пришло время отдавать старших детей в школу, семья переехала в Шую, где в 1876 году Бальмонт поступил в подготовительный класс Шуйской гимназии. Потом будет другая гимназия, уже в городе Владимире, но воспоминания о годах обучения будут примерно одинаковыми — «как в тюрьме».

Силы жить и творить давала литература, и в конце 1885 года состоялся литературный дебют Бальмонта — в журнале были опубликованы его стихи, а в 1886 году он поступит на юридический факультет Московского университета и, увлекшись идеями революционного переустройства мира, примет участие в беспорядках, будет арестован, посидит в тюрьме и отправится обратно в Шую на перевоспитание, но останется при своем — мечте о том, что «воплощение человеческого счастья на земле» возможно.

На пути к признанию молодому поэту Бальмонту встретилось много отзывчивых людей, увидевших в нем талант и личность и оказавших большую помощь — это и писатель В.Г. Короленко, и профессора университета, и издатели журнала «Северный вестник», вокруг которого группировались поэты нового направления, и даже меценат, знаток западноевропейской литературы князь А.И. Урусов, который во многом способствовал расширению литературного кругозора молодого поэта. Они помогали ему советами, давали средства на публикации книг стихов и переводов, поддерживали в трудные минуты жизни, когда личные и семейные неудачи были обострены до крайности — поэт голодал, жил в бедности и предпринял первую попытку самоубийства. Попыток таких будет две, жен в его жизни будет три, а эмиграций и расставаний с родиной окажется тоже несколько: первая — с 1906 по 1913 год, а вторая — с 1920 года и до конца жизни.

Но пока Константин Дмитриевич полон желания переломить полосу невезения и, полюбив, по его словам, «умственную работу», взял за правило работать, не щадя своих сил, до конца своих дней. Он едет в Петербург в октябре 1892 года, где, вдохновленный знакомством с Н.М. Минским, Д.С. Мережковским и З.Н. Гиппиус, приступает к поискам «нового пространства, новой свободы», возможностей соединения поэтического слова с мелодикой, активно и творчески работает в самых разнообразных областях знаний — «осваивает один за другим многие языки, упиваясь работой, как одержимый... прочитывал целые библиотеки книг, начиная с трактатов о любимой им испанской живописи и кончая исследованиями по китайскому языку и санскриту», увлечённо изучал историю России, книги по естественным наукам и народному творчеству. Уже в зрелые годы, обращаясь к начинающим литераторам с наставлением, он писал, что дебютанту нужно «...уметь в весенний свой день сидеть над философской книгой и английским словарём, и испанской грамматикой, когда так хочется кататься на лодке и, может быть, можно с кем-то целоваться». А еще он путешествовал в 1886 году по Европе, изучая философские труды в европейских библиотеках, был весной 1897 года приглашён в Англию для чтения лекций по русской поэзии в Оксфордском университете, где познакомился, в частности, с антропологом Эдуардом Тайлором и филологом, историком религий Томасом Рис-Дэвидсом. «Первый раз в жизни я живу всецело и безраздельно эстетическими и умственными интересами и никак не могу насытиться сокровищницами живописи, поэзии и философии», — восторженно писал он друзьям.

В конце 1890 х годов Бальмонт вообще не оставался подолгу на одном месте — помимо заграничных поездок, основными пунктами его маршрута были Санкт-Петербург (октябрь 1898 — апрель 1899 годов), Москва и Подмосковье. Сборник «Горящие здания» (1900), занимающий центральное место в творческой биографии поэта, создавался большей частью в имении Баньки С.А. Полякова, образованного московского коммерсанта, математика, и полиглота, переводчика и издателя модернистского журнала «Весы», позднее учредившего символистское издательство «Скорпион», где вышли лучшие книги Бальмонта. А уж с 1901 года человек-фейерверк проявляет себя обжигающе — участвует в массовой студенческой демонстрации на площади у Казанского собора, критиковавшей режим террора в России и его организатора, Николая Второго, и по постановлению «особого совещания» был выслан из Санкт-Петербурга, на три года лишившись права проживания в столичных и университетских городах. Несколько месяцев он пробыл у друзей в усадьбе Волконских Сабынино Курской губернии (ныне Белгородской области), в марте 1902 года выехал в Париж, затем жил в Англии, Бельгии, вновь во Франции, летом 1903 года вернулся в Москву, затем направился на балтийское побережье, где занялся стихами, которые вошли в сборник «Только любовь». Проведя осень и зиму в Москве, в начале 1904 года Бальмонт вновь оказался в Европе (Испания, Швейцария, Франция), где нередко читал публичные лекции о русской и западноевропейской литературе. Ну а если добавить сюда путешествие в Мексику, которое поэт предпринял в конце 1904 года и откуда отправился в Калифорнию, создавая путевые заметки и очерки наряду с выполненными им вольными переложениями индейских космогонических мифов и преданий, то становится понятным, почему он оказался самым популярным поэтом в России в то время.

Его окружали восторженные поклонники и почитательницы, создававшиеся в эти годы поэтические кружки бальмонтистов и старавшиеся подражать кумиру не только в поэтическом самовыражении, но и в жизни. Уже в 1896 году Валерий Брюсов писал о существовании «школы Бальмонта» и о том, что почитатели перенимают у Бальмонта и внешность, и блистательную отделку стиха, щеголяние рифмами, созвучаниями, — и самую сущность его поэзии, он «удивил и восхитил своим „перезвоном хрустальных созвучий“, которые влились в душу с первым весенним счастьем». Россия была именно влюблена в Бальмонта. Его читали, декламировали и пели с эстрады, кавалеры нашёптывали его слова своим дамам, гимназистки «переписывали в тетрадки...», а многие поэты (в их числе М.А. Лохвицкая, В.Я. Брюсов, Андрей Белый, В.И. Иванов, М.А. Волошин, С.М. Городецкий) посвящали ему стихотворения, видя в нём «стихийного гения», обречённого возвышаться над миром и полностью погружённого «в откровения своей бездонной души».

Андрей Белый тогда уже отмечал необычайную щедрость его натуры: «Он не сумел соединить в себе все те богатства, которыми наградила его природа. Он — вечный мот душевных сокровищ... Получит — и промотает, получит и промотает. Он отдаёт их нам. Проливает на нас свой творческий кубок...» А сам Бальмонт, объясняя еще подростком расстроенным родственникам свое исключение из гимназистов за политические выступления и листовки против правительства, говорил не всем понятное: «...Я был счастлив, и мне хотелось, чтобы всем было так же хорошо. Мне казалось, что, если хорошо лишь мне и немногим, это безобразно».

Эта радость от возможности и огромного желания отдать, одарить другого — самый верный секретный код его жизни и творчества.


Стихи Об Одессе

Стихи о России

О каких местах писал поэт

В окрестностях Одессы

Узкая полоска синего Лимана,
Желтая пустыня выжженных песков.
Город, измененный дымкою тумана,
Медленные тени белых облаков.

Чахлая трава, измученная зноем,
Вдоль прямой дороги серые столбы.
Все здесь дышит скучным тягостным покоем,
Всюду здесь недвижность пасмурной судьбы.

Только вечный ветер носится бесцельно,
Душным дуновеньем, духом мертвеца.
Только облака проходят беспредельно,
Скучною толпой проходят без конца.

Россия

Есть слово — и оно едино.
Россия. Этот звук — свирель.
В нем воркованье голубино.
Я чую поле, в сердце хмель,
Позвавший птиц к весне апрель.
На иве распустились почки,
Береза слабые листочки
Раскрыла — больше снег не враг,
Трава взошла на каждой кочке,
Заизумрудился овраг.
Тоска ли в сердце медлит злая?
Гони. Свой дух утихомирь.
Вновь с нами ласточка живая,
Заморского отвергшись края,
В родимую влюбилась ширь.
И сердце, ничего не зная,
Вновь знает нежно, как она,
Что луговая и лесная
Зовет к раскрытости весна.
От солнца — ласка властелина,
Весь мир — одно окно лучу.
Светла в предчувствии долина.
О чем томлюсь? Чего хочу?
Всегда родимого взыскую,
Люблю разбег родных полей,
Вхожу в прогалину лесную —
Нет в мире ничего милей.
Ручьи, луга, болота, склоны,
В кустах для зайца уголок.
В пастушью дудку вдунул звоны,
Качнув подснежник, ветерок.
Весенним дождиком омочен,
Весенним солнцем разогрет,
Мой край в покров весны одет,
Нерукотворно беспорочен.
Другого в мире счастья нет.

1923

Русский язык

Язык, великолепный наш язык.
Речное и степное в нем раздолье,
В нем клекоты орла и волчий рык,
Напев, и звон, и ладан богомолья.

В нем воркованье голубя весной,
Взлет жаворонка к солнцу — выше, выше.
Березовая роща. Свет сквозной.
Небесный дождь, просыпанный по крыше.

Журчание подземного ключа.
Весенний луч, играющий по дверце.
В нем Та, что приняла не взмах меча,
А семь мечей в провидящее сердце.

И снова ровный гул широких вод.
Кукушка. У колодца молодицы.
Зеленый луг. Веселый хоровод.
Канун на небе. В черном — бег зарницы.

Костер бродяг за лесом, на горе,
Про Соловья-разбойника былины.
«Ау!» в лесу. Светляк в ночной поре.
В саду осеннем красный грозд рябины.

Соха и серп с звенящею косой.
Сто зим в зиме. Проворные салазки.
Бежит савраска смирною рысцой.
Летит рысак конем крылатой сказки.

Пастуший рог. Жалейка до зари.
Родимый дом. Тоска острее стали.
Здесь хорошо. А там — смотри, смотри.
Бежим. Летим. Уйдем. Туда. За дали.

Чу, рог другой. В нем бешеный разгул.
Ярит борзых и гончих доезжачий.
Баю-баю. Мой милый. Ты уснул?
Молюсь. Молись. Не вечно неудачи.

Я снаряжу тебя в далекий путь.
Из тесноты идут вразброд дороги.
Как хорошо в чужих краях вздохнуть
О нем — там, в синем — о родном пороге.

Подснежник наш всегда прорвет свой снег.
В размах грозы сцепляются зарницы.
К Царь-граду не ходил ли наш Олег?
Не звал ли в полночь нас полет Жар-птицы?

И ты пойдешь дорогой Ермака,
Пред недругом вскричишь: «Теснее, други!»
Тебя потопит льдяная река,
Но ты в века в ней выплывешь в кольчуге.

Поняв, что речь речного серебра
Не удержать в окованном вертепе,
Пойдешь ты в путь дорогою Петра,
Чтоб брызг морских добросить в лес и в степи.

Гремучим сновиденьем наяву
Ты мысль и мощь сольешь в едином хоре,
Венчая полноводную Неву
С Янтарным морем в вечном договоре.

Ты клад найдешь, которого искал,
Зальешь и запоешь умы и страны.
Не твой ли он, колдующий Байкал,
Где в озере под дном не спят вулканы?

Добросил ты свой гулкий табор-стан,
Свой говор златозвонкий, среброкрылый,
До той черты, где Тихий океан
Заворожил подсолнечные силы.

Ты вскликнул: «Пушкин!» Вот он, светлый бог,
Как радуга над нашим водоемом.
Ты в черный час вместишься в малый вздох.
Но Завтра — встанет! С молнией и громом!

3 июля 1924

Я русский, я русый, я рыжий

Под солнцем рожден и возрос.
Не ночью. Не веришь? Гляди же
В волну золотистых волос.

Я русский, я рыжий, я русый.
От моря до моря ходил.
Низал я янтарные бусы,
Я звенья ковал для кадил.

Я рыжий, я русый, я русский.
Я знаю и мудрость и бред.
Иду я — тропинкою узкой,
Приду — как широкий рассвет.

1921