Ахматова Анна Андреевна

(1889 — 1966)

О том, что поэтесса Анна Андреевна Ахматова— признанный классик отечественной поэзии, знают в стране, наверное, почти все. И про то, что в годы советской власти ее творчество подвергалась замалчиванию, цензуре, а она сама — травле со стороны властей, многие тоже слышали и знают. Может быть, не помнят детали ее биографии полностью, но имя ее еще при жизни окружали слава и почитание. А родилась Анна Андреевна Горенко (ее девичья фамилия) в Одессе, потом в 1890 году семья переехала в Петербург, жила сначала в Павловске, затем в Царском Селе, где в 1899 году Анна Горенко стала ученицей Мариинской женской гимназии, Царскосельской гимназии, затем в 1908–1910 годах училась на Киевских высших женских курсах и на высших женских историко-литературных курсах в Петербурге. Лето она проводила под Севастополем, восторгаясь древним Херсонесом и возвращаясь потом в Петербург, где пыталась ухватить уходящую пушкинскую эпоху и творила для эпохи новой. Свои первые стихотворения она опубликовала в 1911 году («Новая жизнь», «Gaudeamus», «Аполлон», «Русская мысль»). Отец запретил подписывать стихи фамилией Горенко, и она взяла девичью фамилию прабабушки по женской линии — Ахматова. Какое-то время примыкала к акмеистам (сборники «Вечер», 1912, «Четки», 1914) и в результате сделала характерными чертами своего творчества верность нравственным основам бытия, тонкое понимание психологии чувства, осмысление общенародных трагедий XX века, сопряженное с личными переживаниями, тяготение к классическому стилю поэтического языка.

После долгих лет опалы, борьбы, арестов родных людей, попыток полностью дискредитировать ее и как поэта, и как личность, все же начались публикации стихов в 1955 году, и тогда Литфонд предоставил ей в поселке Комарово Ленинградской области маленький домик, который она сама называла «будкой». Дача эта стала центром притяжения творческой интеллигенции.

Талантливый человек проведет в конце концов свой талант через любые запреты и лишний раз проиллюстрирует добрую мысль о том, что «рукописи не горят», вот и Анна Андреевна сумела из комаровской «будки» сделать поэтическую стильную Мекку, из своих стихов — национальную гордость и драгоценные поэтические сокровища, а из своей жизни — легенду. По большому счету, все это ей уже было не очень и нужно, но она понимала, что это нужно ее соотечественникам, с которыми она десятки лет была во всех передрягах плечом к плечу, и отказывать не стала: поэтическая общественность России получила своего кумира — поэтессу, которая хоть и умерла в подмосковном санатории, но похоронена в любимом Комарове. Кумиры не меняют места своей силы.

Ахматова Анна Андреевна

О том, что поэтесса Анна Андреевна Ахматова— признанный классик отечественной поэзии, знают в стране, наверное, почти все. И про то, что в годы советской власти ее творчество подвергалась замалчиванию, цензуре, а она сама — травле со стороны властей, многие тоже слышали и знают. Может быть, не помнят детали ее биографии полностью, но имя ее еще при жизни окружали слава и почитание. А родилась Анна Андреевна Горенко (ее девичья фамилия) в Одессе, потом в 1890 году семья переехала в Петербург, жила сначала в Павловске, затем в Царском Селе, где в 1899 году Анна Горенко стала ученицей Мариинской женской гимназии, Царскосельской гимназии, затем в 1908–1910 годах училась на Киевских высших женских курсах и на высших женских историко-литературных курсах в Петербурге. Лето она проводила под Севастополем, восторгаясь древним Херсонесом и возвращаясь потом в Петербург, где пыталась ухватить уходящую пушкинскую эпоху и творила для эпохи новой. Свои первые стихотворения она опубликовала в 1911 году («Новая жизнь», «Gaudeamus», «Аполлон», «Русская мысль»). Отец запретил подписывать стихи фамилией Горенко, и она взяла девичью фамилию прабабушки по женской линии — Ахматова. Какое-то время примыкала к акмеистам (сборники «Вечер», 1912, «Четки», 1914) и в результате сделала характерными чертами своего творчества верность нравственным основам бытия, тонкое понимание психологии чувства, осмысление общенародных трагедий XX века, сопряженное с личными переживаниями, тяготение к классическому стилю поэтического языка.

После долгих лет опалы, борьбы, арестов родных людей, попыток полностью дискредитировать ее и как поэта, и как личность, все же начались публикации стихов в 1955 году, и тогда Литфонд предоставил ей в поселке Комарово Ленинградской области маленький домик, который она сама называла «будкой». Дача эта стала центром притяжения творческой интеллигенции.

Талантливый человек проведет в конце концов свой талант через любые запреты и лишний раз проиллюстрирует добрую мысль о том, что «рукописи не горят», вот и Анна Андреевна сумела из комаровской «будки» сделать поэтическую стильную Мекку, из своих стихов — национальную гордость и драгоценные поэтические сокровища, а из своей жизни — легенду. По большому счету, все это ей уже было не очень и нужно, но она понимала, что это нужно ее соотечественникам, с которыми она десятки лет была во всех передрягах плечом к плечу, и отказывать не стала: поэтическая общественность России получила своего кумира — поэтессу, которая хоть и умерла в подмосковном санатории, но похоронена в любимом Комарове. Кумиры не меняют места своей силы.


Стихи О Санкт-Петербурге

Стихи о России

О каких местах писал поэт

27 января 1944 года

И в ночи январской, беззвездной,
Сам дивясь небывалой судьбе,
Возвращенный из смертной бездны,
Ленинград салютует себе.

1944

In memoriam

А вы, мои друзья последнего призыва!
Чтоб вас оплакивать, мне жизнь сохранена.
Над вашей памятью не стыть плакучей ивой,
А крикнуть на весь мир все ваши имена!
Да что там имена!
Ведь все равно — вы с нами!..
Все на колени, все!
Багряный хлынул свет!
И ленинградцы вновь идут сквозь дым
рядами —
Живые с мертвыми: для славы мертвых нет.

Август 1942

Nox: Статуя «Ночь» в Летнем саду

Ноченька!
В звездном покрывале,
В траурных маках, с бессонной совой.
Доченька!
Как мы тебя укрывали
Свежей садовой землей.
Пусты теперь Дионисовы чаши,
Заплаканы взоры любви...
Это проходят над городом нашим
Страшные сестры твои.

30 мая 1942, Ташкент

А Смоленская нынче именинница...

А Смоленская нынче именинница,
Синий ладан над травою стелется,
И струится пенье панихидное,
Не печальное нынче, а светлое.
И приводят румяные вдовушки
На кладбище мальчиков и девочек
Поглядеть на могилы отцовские,
А кладбище — роща соловьиная,
От сиянья солнечного замерло.
Принесли мы Смоленской Заступнице,
Принесли Пресвятой Богородице
На руках во гробе серебряном
Наше солнце, в муке погасшее, —
Александра, лебедя чистого.

Август 1921

Божий Ангел, зимним утром...

Божий Ангел, зимним утром
Тайно обручивший нас,
С нашей жизни беспечальной
Глаз не сводит потемневших.

Оттого мы любим небо,
Тонкий воздух, свежий ветер
И чернеющие ветки
За оградою чугунной.

Оттого мы любим строгий,
Многоводный, темный город,
И разлуки наши любим,
И часы недолгих встреч.

Сентябрь 1914

Ведь где-то есть простая жизнь и свет...

Ведь где-то есть простая жизнь и свет,
Прозрачный, теплый и веселый...
Там с девушкой через забор сосед
Под вечер говорит, и слышат только пчелы
Нежнейшую из всех бесед.

А мы живем торжественно и трудно
И чтим обряды наших горьких встреч,
Когда с налету ветер безрассудный
Чуть начатую обрывает речь.

Но ни на что не променяем пышный
Гранитный город славы и беды,
Широких рек сияющие льды,
Бессолнечные, мрачные сады
И голос Музы еле слышный.

23 июня 1915, Слепнево

Вторая годовщина

(Простые рифмы)

Нет, я не выплакала их.
Они внутри скипелись сами.
И все проходит пред глазами
Давно без них, всегда без них.
.............
Без них меня томит и душит
Обиды и разлуки боль.
Проникла в кровь — трезвит и сушит
Их всесжигающая соль.

Но мнится мне: в сорок четвертом,
И не в июня ль первый день,
Как на шелку возникла стертом
Твоя «страдальческая тень».

Еще на всем печать лежала
Великих бед, недавних гроз, —
И я свой город увидала
Сквозь радугу последних слез.

31 мая 1946, Ленинград

Годовщину последнюю празднуй...

Годовщину последнюю празднуй —
Ты пойми, что сегодня точь-в-точь
Нашей первой зимы — той, алмазной —
Повторяется снежная ночь.

Пар валит из-под царских конюшен,
Погружается Мойка во тьму,
Свет луны как нарочно притушен,
И куда мы идем — не пойму.

Меж гробницами внука и деда
Заблудился взъерошенный сад.
Из тюремного вынырнув бреда,
Фонари погребально горят.

В грозных айсбергах Марсово поле,
И Лебяжья лежит в хрусталях...
Чья с моею сравняется доля,
Если в сердце веселье и страх.

И трепещет, как дивная птица,
Голос твой у меня над плечом.
И внезапным согретый лучом
Снежный прах так тепло серебрится.

9–10 июля 1939

Ленинград в марте 1941 года

Cardan solaire на Меншиковом доме.
Подняв волну, проходит пароход.
О, есть ли что на свете мне знакомей,
Чем шпилей блеск и отблеск этих вод!
Как щелочка, чернеет переулок.
Садятся воробьи на провода.
У наизусть затверженных прогулок
Соленый привкус — тоже не беда.

1941

Cardan solaire - Солнечные часы.

Летний сад

Я к розам хочу, в тот единственный сад,
Где лучшая в мире стоит из оград,

Где статуи помнят меня молодой,
А я их под невскою помню водой.

В душистой тиши между царственных лип
Мне мачт корабельных мерещится скрип.

И лебедь, как прежде, плывет сквозь века,
Любуясь красой своего двойника.

И замертво спят сотни тысяч шагов
Врагов и друзей, друзей и врагов.

А шествию теней не видно конца
От вазы гранитной до двери дворца.

Там шепчутся белые ночи мои
О чьей-то высокой и тайной любви.

И все перламутром и яшмой горит,
Но света источник таинственно скрыт.

1959, Ленинград

Опять подошли «незабвенные даты»...

Опять подошли «незабвенные даты»,
И нет среди них ни одной не проклятой.

Но самой проклятой восходит заря...
Я знаю: колотится сердце не зря —

От звонкой минуты пред бурей морскою
Оно наливается мутной тоскою.

И даже сегодняшний ветреный день
Преступно хранит прошлогоднюю тень,

Как тихий, но явственный стук из подполья,
И сердце на стук отзывается болью.

Я все заплатила до капли, до дна,
Я буду свободна, я буду одна.

На прошлом я черный поставила крест,
Чего же ты хочешь, товарищ зюйд-вест,

Что ломятся в комнату липы и клены,
Гудит и бесчинствует табор зеленый.

И к брюху мостов подкатила вода? —
И все, как тогда, и все, как тогда.

Все ясно — кончается злая неволя,
Сейчас я пройду через Марсово поле.

А в Мраморном крайнее пусто окно,
Там пью я с тобой ледяное вино,

И там попрощаюсь с тобою навек,
Мудрец и безумец — дурной человек.

21 июля 1959, Ленинград

Петербург в 1913 году

За заставой воет шарманка,
Водят мишку, пляшет цыганка
На заплеванной мостовой.
Паровозик идет до Скорбящей,
И гудочек его щемящий
Откликается над Невой.
В черном ветре злоба и воля.
Тут уже до Горячего Поля,
Вероятно, рукой подать.
Тут мой голос смолкает вещий,
Тут еще чудеса похлеще,
Но уйдем — мне некогда ждать.

1961

Петроград, 1919

И мы забыли навсегда,
Заключены в столице дикой,
Озера, степи, города
И зори родины великой.
В кругу кровавом день и ночь
Долит жестокая истома...
Никто нам не хотел помочь
За то, что мы остались дома,
За то, что, город свой любя,
А не крылатую свободу,
Мы сохранили для себя
Его дворцы, огонь и воду.

Иная близится пора,
Уж ветер смерти сердце студит,
Но нам священный град Петра
Невольным памятником будет.

1920

Поэма без героя (отрывок из поэмы)

<...>
Были Святки кострами согреты,
И валились с мостов кареты,
И весь траурный город плыл
По неведомому назначенью,
По Неве иль против теченья, —
Только прочь от своих могил.
На Галерной чернела арка,
В Летнем тонко пела флюгарка,
И серебряный месяц ярко
Над серебряным веком стыл.
Оттого, что по всем дорогам,
Оттого, что ко всем порогам
Приближалась медленно тень,
Ветер рвал со стены афиши,
Дым плясал вприсядку на крыше
И кладбищем пахла сирень.
И царицей Авдотьей заклятый,
Достоевский и бесноватый
Город в свой уходил туман,
И выглядывал вновь из мрака
Старый питерщик и гуляка,
Как пред казнью бил барабан...
И всегда в духоте морозной,
Предвоенной, блудной и грозной,
Жил какой-то будущий гул...
Но тогда он был слышен глуше,
Он почти не тревожил души
И в сугробах невских тонул.
Словно в зеркале страшной ночи,
И беснуется и не хочет
Узнавать себя человек, —
А по набережной легендарной
Приближался не календарный —
Настоящий Двадцатый Век.
<...>

(1940—1962)

Приморский парк Победы

Еще недавно плоская коса,
Черневшая уныло в невской дельте,
Как при Петре, была покрыта мхом
И ледяною пеною омыта.

Скучали там две-три плакучих ивы,
И дряхлая рыбацкая ладья
В песке прибрежном грустно догнивала.
И буйный ветер гостем был единым
Безлюдного и мертвого болота.

Но ранним утром вышли ленинградцы
Бесчисленными толпами на взморье.
И каждый посадил по деревцу
На той косе, и топкой и пустынной,
На память о великом Дне Победы.

И вот сегодня — это светлый сад,
Привольный, ясный, под огромным небом:
Курчавятся и зацветают ветки,
Жужжат шмели, и бабочки порхают,
И соком наливаются дубки,
А лиственницы нежные и липы
В спокойных водах тихого канала,
Как в зеркале, любуются собой...
И там, где прежде парус одинокий
Белел в серебряном тумане моря, —
Десятки быстрокрылых, легких яхт
На воле тешатся...
Издалека
Восторженные клики с стадиона
Доносятся...
Да, это парк Победы.

1950

Птицы смерти в зените стоят...

Птицы смерти в зените стоят.

Кто идет выручать Ленинград?

Не шумите вокруг — он дышит,
Он живой еще, он все слышит:

Как на влажном балтийском дне
Сыновья его стонут во сне,

Как из недр его вопли: «Хлеба!»
До седьмого доходят неба...

Но безжалостна эта твердь.
И глядит из всех окон — смерть.

И стоит везде на часах
И уйти не пускает страх.

28 сентября 1941

Когда в тоске самоубийства...

Когда в тоске самоубийства

Народ гостей немецких ждал
И дух суровый византийства
От русской церкви отлетал,

Когда приневская столица,
Забыв величие свое,
Как опьяневшая блудница,
Не знала, кто берет ее, —

Мне голос был. Он звал утешно,
Он говорил: «Иди сюда,
Оставь свой край, глухой и грешный,
Оставь Россию навсегда.

Я кровь от рук твоих отмою,
Из сердца выну черный стыд,
Я новым именем покрою
Боль поражений и обид».

Но равнодушно и спокойно
Руками я замкнула слух,
Чтоб этой речью недостойной
Не осквернился скорбный дух.

Осень 1917, Петербург

Молитва

Дай мне горькие годы недуга,
Задыханья, бессонницу, жар,
Отыми и ребенка, и друга,
И таинственный песенный дар —
Так молюсь за Твоей литургией
После стольких томительных дней,
Чтобы туча над темной Россией
Стала облаком в славе лучей.

1915, Духов день, Петербург, Троицкий мост

Мужество

Мы знаем, что ныне лежит на весах

И что совершается ныне.

Час мужества пробил на наших часах,

И мужество нас не покинет.

 

Не страшно под пулями мертвыми лечь,

Не горько остаться без крова,

И мы сохраним тебя, русская речь,

Великое русское слово.

 

Свободным и чистым тебя пронесем,

И внукам дадим, и от плена спасем

Навеки!


23 февраля 1942, Ташкент

Прошло пять лет, — и залечила раны...

Прошло пять лет, — и залечила раны,
Жестокой нанесенные войной,
Страна моя,
и русские поляны
Опять полны студеной тишиной.

И маяки сквозь мрак приморской ночи,
Путь указуя моряку, горят.
На их огонь, как в дружеские очи,
Далеко с моря моряки глядят.

Где танк гремел — там ныне мирный трактор,
Где выл пожар — благоухает сад,
И по изрытому когда-то тракту
Автомобили легкие летят.

Где елей искалеченные руки
Взывали к мщенью — зеленеет ель,
И там, где сердце ныло от разлуки, —
Там мать поет, качая колыбель.

Ты стала вновь могучей и свободной,
Страна моя!
Но живы навсегда
В сокровищнице памяти народной
Войной испепеленные года.

Для мирной жизни юных поколений,
От Каспия и до полярных льдов,
Как памятники выжженных селений,
Встают громады новых городов.

Май 1950

Реквием

(эпиграф к поэме)

Нет, и не под чуждым небосводом,
И не под защитой чуждых крыл, —
Я была тогда с моим народом,
Там, где мой народ, к несчастью, был.

1961

Родная земля

И в мире нет людей бесслезней,

Надменнее и проще нас.

В заветных ладанках не носим на груди,
О ней стихи навзрыд не сочиняем,
Наш горький сон она не бередит,
Не кажется обетованным раем.
Не делаем ее в душе своей
Предметом купли и продажи,
Хворая, бедствуя, немотствуя на ней,
О ней не вспоминаем даже.
Да, для нас это грязь на калошах,
Да, для нас это хруст на зубах.
И мы мелем, и месим, и крошим
Тот ни в чем не замешанный прах.
Но ложимся в нее и становимся ею,
Оттого и зовем так свободно — своею.

1 декабря 1961

С самолета

1

На сотни верст, на сотни миль,
На сотни километров
Лежала соль, шумел ковыль,
Чернели рощи кедров.
Как в первый раз я на нее,
На Родину, глядела.
Я знала: это все мое —
Душа моя и тело.

2

Белым камнем тот день отмечу,
Когда я о победе пела,
Когда я победе навстречу,
Обгоняя солнце, летела.

3

И весеннего аэродрома
Шелестит под ногой трава.
Дома, дома — ужели дома!
Как все ново и как знакомо,
И такая в сердце истома,
Сладко кружится голова...
В свежем грохоте майского грома —
Победительница Москва!

Май 1944