В Городце в 1263 г.

Петербург в 1913 году

37-й

Москва. 1382

1613-1918

19 октября 1836 года

Шумит поток времен. Их темный вал
Вновь выплеснул на берег жизни нашей
Священный день, который полной чашей
В кругу друзей и я торжествовал...
Давно... Европы страж — седой Урал,
И Енисей, и степи, и Байкал
Теперь меж нами. На крылах печали
Любовью к вам несусь из темной дали.

Поминки нашей юности — и я
Их праздновать хочу. Воспоминанья!
В лучах дрожащих тихого мерцанья
Воскресните! Предстаньте мне, друзья!
Пусть созерцает вас душа моя,
Всех вас, Лицея нашего семья!
Я с вами был когда-то счастлив, молод,—
Вы с сердца свеете туман и холод.

Чьи резче всех рисуются черты
Пред взорами моими? Как перуны
Сибирских гроз, его златые струны
Рокочут... Пушкин, Пушкин! это ты!
Твой образ — свет мне в море темноты;
Твои живые, вещие мечты
Меня не забывали в ту годину,
Как пил и ты, уединен, кручину.

Тогда и ты, как некогда Назон,
К родному граду простирал объятья,
И над Невой затрепетали братья,
Услышав гармонический твой стон.
С седого Пейпуса, волшебный, он
Раздался, прилетел и прервал сон,
Дремоту наших мелких попечений,
И погрузил нас в волны вдохновений.

О брат мой! много с той поры прошло,
Твой день прояснел, мой — покрылся тьмою;
Я стал знаком с Торкватовой судьбою.
И что ж? опять передо мной светло:
Как сон тяжелый, горе протекло;
Мое светило из-за туч чело
Вновь подняло — гляжу в лицо природы:
Мне отданы долины, горы, воды.

О друг! хотя мой волос поседел,
Но сердце бьется молодо и смело.
Во мне душа переживает тело,
Еще мне божий мир не надоел.
Что ждет меня? Обманы — наш удел,
Но в эту грудь вонзалось много стрел;
Терпел я много, обливался кровью;
Что, если в осень дней столкнусь с любовью?

1380 год

Не кустарник, трава или злак —

из Удельной, Кудельной, Кудлатой,

словно предупреждающий знак,

как комета, взошла эта дата.

Ни кола, ни двора, ни избы,

ни межи у бескрайнего поля.

Это поле народной судьбы,

неизбывная русская доля.

Здесь из моря лаптей и бород

под кнутом азиатского свиста

до понятия Русский Народ

было нам предназначено слиться.

Словно в тигле истории, здесь

переплавилась, перегорела

чудь пузатая, меря и весь,

черемисы, мордва и карела.

И, как феникс из пепла, возник

на татаро-монгольском позоре

хитроватый, двужильный мужик

с вопрошающей синью во взоре.

Чтобы в поле том сеять и жать,

а в беде этим полем божиться,

чтобы жить, и тужить, и рожать,

и под холмик безвестный ложиться.

Как закат, золотится жнивье,

причитает кулик бестолково.

Это поле твое и мое,

поле нашей судьбы — Куликово.

1980