Нарбут Владимир Иванович

Как при рождении человека должны быть расставлены звезды и планеты, чтобы в жизненной программе заложить бесконечные испытания судьбы? Вряд ли когда-то думал об этом Владимир Иванович Нарбут, родившийся на хуторе Нарбутовка Глуховского уезда Черниговской губернии в семье мелкого помещика, происходившего из старинного литовского дворянского рода. Он просто их чувствовал и принимал как данность, продолжая идти по жизни, не удостаивая судьбу ни поклонами, ни компромиссами.

В 1905–1906 годах юноша перенес болезнь и операцию по удалению части стопы левой ноги, следствием которой стала хромота. За десять лет до этого отец напугал мальчика так, что он на всю жизнь остался заикой. В октябре 1912 года, чтобы избежать суда за издание своеобразного сборника стихов «Аллилуйя», молодой Нарбут вынужден скрываться от преследований властей и делить трудные будни с этнографической экспедицией в Абиссинии и Сомали, которые до этого никак не стояли в его жизненных приоритетах. В ночь на новый, 1918 год на семью Нарбута на родном хуторе было совершено бандитское нападение, убит родной его брат, а сам Владимир тяжело ранен, и из-за начинавшейся гангрены пришлось ампутировать кисть левой руки. В октябре 1919 года в Ростове-на-Дону он был арестован белогвардейской контрразведкой, освобожден из тюрьмы конармейцами, но почти через десять лет, в 1928 году, «белогвардейская» тюрьма аукнется неожиданным образом — Нарбут будет обвинен в «сокрытии ряда обстоятельств, связанных с пребыванием в плену у белых в 1919 г.» и исключен из партии. Странно в дальнейшей в его судьбе только то, что ему вообще удалось дотянуть до 1936 года, когда он был арестован по доносу по одному из фантастически фабрикуемых в тот период «расстрельных» дел и отправлен сначала в пересыльный лагерь под Владивостоком, а затем — в Магадан. В апреле 1938 года повторно судим и уничтожен.

Но самого Нарбута, судя по его деятельности, все эти навороты испытаний не очень останавливали. После окончания с золотой медалью Глуховской гимназии в 1906 году он вместе со своим старшим братом живет в Петербурге, учится в Петербургском университете сначала на математическом факультете, затем на факультете восточных языков, а затем на историко-филологическом. Первые его стихи опубликованы в конце 1908 года, а в 1910 году вышел его первый сборник пейзажной лирики. С начала 1911 года Нарбут руководил отделом поэзии студенческого журнала «Gaudeamus», в котором печатались В. Брюсов, М. Волошин, А. Толстой, А. Блок, И. Бунин. Тогда же он знакомится с кругом будущего «Цеха поэтов», в который он вступил с образованием «Цеха» осенью 1911 года и стал одним из адептов акмеизма, родившегося в недрах этого объединения.

К 1917 году Нарбут примкнул к левым эсерам, а после Февральской революции — к большевикам и вошел в Глуховский Совет рабочих депутатов, по заданию партии в 1918 году организовывал большевистскую печать в Воронеже и там же издавал «беспартийный» литературно-художественный двухнедельник «Сирена», в котором публиковались О. Мандельштам, А. Блок, А. Ремизов. В 1919 году участвовал в издании партийных журналов, в

1920 году возглавил Одесское отделение РОСТА, организовал в Одессе журналы «Лава» и «Облава» и познакомился с местными молодыми поэтами — Э. Багрицким, В. Катаевым и Ю. Олешей. В Одессе был издан сборник «Плоть» (1920), состоявший из стихотворений, написанных Нарбутом в 1912–1914 годах. Сборники «Красноармейские стихи» и «В огненных столбах», изданные в 1920 году, «Советская земля» в 1921-м включали стихи революционно-агитационного характера. Еще в 1921 году успел поруководить в Харькове Радиотелеграфным агентством, а с 1922 года работал в Москве — в Наркомпросе, в отделе печати ЦК РКП(б), и был редактором журналов «30 дней», «Всемирный следопыт» и «Вокруг света», основателем и председателем правления издательства «Земля и фабрика».

Его последней прижизненной книгой и вершиной его лирики стал сборник «Александра Павловна», изданный в 1922 году. Новая книга, которая должна была быть издана в 1936 году, выйти до ареста не успела. Владимир Нарбут, скорее всего, был готов к такому повороту событий. И все окружающие, в общем-то, тоже.

«Его поэзия в основном была грубо материальной, вещественной, нарочито корявой, немузыкальной, временами более того косноязычной... Но зато его картины были написаны не чахлой акварелью, а густым рембрандтовским маслом... Колченогий забирал самый-самый резкий, антипоэтический материал, причем отнюдь не старался его опоэтизировать. Наоборот. Он его ещё больше огрублял...», — вспоминал Валентин Катаев. И добавлял: «В этих ни на что не похожих, неуклюжих стихах мы как снег на голову ощутили вечное, безысходность колченогого, предчувствие его неизбежного конца».

Нарбут вряд ли стал бы возражать старому товарищу.