Хармс Даниил Иванович

C самого начала в биографии Даниила Ювачёва все напоминало чехарду. Отец-народоволец был сослан на Сахалин и, поменяв свои взгляды, стал духовным писателем, знакомым с А.П. Чеховым, Л.Н. Толстым, М.А. Волошиным. Сам Даниил из своего обучения в разных педагогических учреждениях тоже устроил чехарду: в 1915–1918 годах он обучался в средней школе, входившей в состав Главного немецкого училища Святого Петра (Петришуле), в 1922–1924 годах — во 2-й Детскосельской единой трудовой школе, с 1924 года — в Первом ленинградском электротехникуме, ставшем потом Санкт-Петербургским энергетическим техникумом, но был отчислен. Завершил ли он какую-то учебу, не очень известно, зато известно, что именно в годы учебы Даниил Ювачёв выбирает себе псевдоним «Хармс» и в 1924–1926 годах с энтузиазмом «ныряет» в литературную жизнь Ленинграда: выступает с чтением своих и чужих стихов в различных залах, вступает в «Орден заумников DSO», организованный поэтом и переводчиком Александром Туфановым, в марте 1926 года становится членом Ленинградского отделения Всероссийского союза поэтов, потом исключён за неуплату членских взносов в марте 1929 года, в этот же период увлекается «заумным» творчеством, которое произошло под влиянием работ Велимира Хлебникова, Алексея Кручёных, Казимира Малевича. Параллельно с этим литературным приёмом, заключающимся в полном или частичном отказе от всех или некоторых элементов естественного языка и замещении их другими элементами или построениями, Даниил осваивает и новые приемы в обществе участников поэтическо-философского кружка «чинарей», куда входили молодые философы и писатели Ленинграда — Александр Введенский, Леонид Липавский, Яков Друскин, — на своих встречах они не только читали свои авангардистские стихи, но танцевали очень популярный фокстрот, придумывали игры, оттачивали свой творческий стиль. Как он писал, из «взиря зауми» переименовался в «чинаря-взиральника» и еще больше укрепил свою своеобразную репутацию.

Вообще суета с участием в разных кружках и объединениях у поэта Даниила Хармса была такой же лавинообразной, как и смена школ обучения у учащегося Даниила Ювачёва — «заумники», союзники, «чинари», декламаторы и другие разные представители литературной богемы собираюся в кружок преданных сторонников Хармса и называются изменчиво, в духе того же Хармса — то «Левым флангом», то «Академией левых классиков», а в 1927 году переименовываются в Объединение реального искусства — ОБЭРИУ. А потом Хармс и вовсе оказывается на неожиданной территории литературы — в конце 1927 года Самуил Маршак, Николай Олейников и Борис Житков привлекают членов ОБЭРИУ к работе в детской литературе, и с конца 1920 х по конец 1930-х годов Хармс активно сотрудничал с детскими журналами «Ёж», «Чиж», «Сверчок», «Октябрята», где публиковались его стихи, рассказы, подписи к рисункам, шуточные рекламы и головоломки. Вышли десятки иллюстрированных книжек стихов и рассказов для детей, и сам того не подозревая и не предполагая, не любивший этого творчества, но будучи очень ответственным и честным по отношению к читателю, Даниил Иванович Хармс именно благодаря участию в детской литературе остался на десятилетия, а то теперь уже и века, в жизни десятков поколений жителей России.

Чижи и ежи, фейерверк неразберихи которых чем-то походил на образ жизни автора, случились в жизни Даниила Хармса очень вовремя, потому как уже совсем скоро в его существование ворвется новая чехарда событий, перед которой все предыдущие покажутся детской шалостью, — череда доносов, арестов, тюрем, ссылок и решеток психиатрических клиник. Первый арест в декабре 1931 года закончился ссылкой в город Курск, после второго ареста, в августе 1941 года, живым он не останется, погибнув 2 февраля 1942 года в отделении психиатрии больницы тюрьмы «Кресты», во время блокады Ленинграда, в наиболее тяжёлый по количеству голодных смертей месяц. Скорее всего Даниилу Ивановичу, сгинувшему в неизвестной общей могиле, было бы интересно узнать, что не его экзальтированные высказывания и мнения вспоминают и цитируют многие поколения детей и взрослых, а его стихи для детей, которые он создавал на совесть и радость для тех, кто придет в будущее. Он словно знал об отпущенных ему 36 годах жизни и, может, потому и торопился. Его всегда занимало чудесное, он не раз говорил, что верил в чудо — и при этом сомневался, существует ли оно в жизни. Иногда он сам ощущал себя чудотворцем, который мог, но не хотел творить чудеса. Один из часто встречаемых мотивов его произведений — сон. Сон как самое удобное состояние, среда для того, чтобы свершались чудеса и чтобы в них можно было поверить. Дети верят. Значит, у него получилось.