Гумилев Николай Степанович

(1886 — 1921)

Вывернуть наизнанку действительность, в которой проживаешь, для этого недюжинный и уникальный талант нужен. Поэт, воин, герой, путешественник и исследователь Николай Гумилев готов был делиться таким талантом со всеми окружающими. Далеко не все были равновелики таким подаркам человека, искавшего приключений, событий, опасностей и рисков в каждом дне и каждом деле. В конце концов он-таки заставил современников и потомков говорить о себе с конца, нарушая хронологию своей жизни, а именно с 1921 года, когда по обвинению в участии в совершенно недоказанном заговоре против советской власти поэт был расстрелян в неизвестном месте под Петербургом. Эта внезапная концовка настолько поразила общество, что именно с ней чаще всего ассоциируют образ поэта, обрамленный его приключениями, путешествиями, геройскими сражениями и участием в экзотических мероприятиях. И мало кто обращает внимание на один факт из деятельности Николая Степановича — именно тогда, перед неожиданным своим расстрелом в 1921 году, он опубликовал один из сборников стихов, названный «Шатёр», который написан был на основе впечатлений от путешествий по Африке. Этот сборник должен был стать первой частью грандиозного «учебника географии в стихах», в котором Гумилев планировал описать в рифму всю обитаемую сушу. Грандиозный учебник не состоялся, но код всей его деятельности остался — теперь можно было смело нанизывать сотни географических названий, где он бывал, на строчки стихов и воспоминаний.

А начало пути было обычным — в дворянской семье кронштадтского корабельного врача в одноименном городе родился слабый, болезненный мальчик, которого постоянно мучили головные боли и он плохо переносил любой шум. Его обучение в гимназиях можно было бы назвать репетицией его будущих скитаний и переездов: в 1894 году он поступает в Царскосельскую гимназию, но через несколько месяцев переходит на домашнее обучение, чтобы после переезда родителей в Царское Село осенью 1895 года пойти в новую гимназию, а в 1900 году из-за болезни брата переехать на Кавказ и учиться там в двух разных Тифлисских гимназиях, возвратиться с родителями обратно в 1903-м и вновь оказаться в Царскосельской гимназии, причем оставшись на второй год в одном классе. Репетиция непредсказуемых и хаотичных поездок, переездов, эскапад состоялась, и как бы в подтверждение этого за год до долгожданного окончания гимназии, в 1906 году, родители на свои деньги помогли издать первую книгу его стихов «Путь конквистадоров». Ключевое, определяющее будущие годы жизни слово было произнесено.

И началось: сразу после гимназии Николай едет учиться в Сорбонну, слушает лекции по французской литературе, изучает живопись и много путешествует по Италии и Франции, знакомится с французскими и русскими писателями, переписывается с Брюсовым, которого считал своим учителем и которому посылал свои стихи, статьи, рассказы. В 1907 году Гумилёв опять в России, чтобы пройти призывную комиссию. И оказаться в Севастополе, чтобы потом написать все тому же Брюсову из не пойми каких краев туманные строчки — «...после нашей встречи я был в Рязанской губернии, в Петербурге, две недели прожил в Крыму, неделю в Константинополе, в Смирне, имел мимолётный роман с какой-то гречанкой, воевал с апашами в Марселе и только вчера, не знаю как, не знаю зачем, очутился в Париже...». Вторая поездка в Левант — страну восточной части Средиземного моря, не заставила себя ждать: в 1908 году его ждут Синоп, Стамбул, Греция, Египет, где он вдохновился Каиром с его волшебным садом Эзбикие и благополучно вернулся в Петербург.

И если у кого-то, может, уже голова пошла кругом от его убеганий от скучной жизни, то для него это только начало. Потому как в 1909 году году Гумилёв разворачивает свое еще с детства желанное общение с далекой Африкой, выехав в составе академической экспедиции в пустыню, где неоднократно путешественники подвергаются нападению аборигенов, переправляются в корзинах на веревках через реку, кишащую крокодилами, и возвращаются в Россию только в феврале 1910 года. Чтобы уже в сентябре уехать опять и быть уже настоящим исследователем — собирать местный фольклор и предметы быта, изучать обычаи и традиции, заходить в дома, выспрашивать о назначении неизвестных ему предметов, описывать нравы местных народов, фотографировать, охотиться на диких зверей. Вернулся Гумилев в марте 1911 года, больной тропической лихорадкой. И пока врачи уверяли родных поэта, что по состоянию здоровья он больше не может ездить в Африку, Николай Степанович перерабатывал свои африканские впечатления и обдумывал план новой экспедиции. В которую и отправился сразу же после выздоровления в апреле 1913 года. Все материалы, собранные в экспедициях по восточной и Северо-Восточной Африке, поэт привёз в Музей антропологии и этнографии (кунсткамеру) в Санкт-Петербург, и эта богатейшая коллекция хранится до сих пор. Причем Гумилев становится одним из крупнейших исследователей Африки, успевая в короткое время между поездками издавать сборники стихов, посещать знаменитую «башню» Вячеслава Иванова и Общество ревнителей художественного слова, организовывать иллюстрированный журнал по вопросам изобразительного искусства, музыки, театра и литературы «Аполлон», в котором начинает заведовать литературно-критическим отделом, активно участвовать в основании «Цеха поэтов», в который кроме Гумилёва входили Анна Ахматова, Осип Мандельштам, Владимир Набут, Сергей Городецкий, Елизавета Кузьмина-Караваева, Михаил Зенкевич и другие. При этом в 1912 году Гумилёв успевает заявить о появлении нового художественного течения — акмеизма, в которое оказались включены члены «Цеха поэтов», и между делом поступает на историко-филологический факультет Петербургского университета, где изучает старофранцузскую поэзию.

Новое течение — акмеизм провозглашало материальность, предметность тематики и образов, точность слова, его появление вызвало бурную реакцию, по большей части негативную, но в том же 1912 году акмеисты открывают собственное издательство «Гиперборей» и одноимённый журнал, а Гумилев успевает стать отцом — в октябре 1912 года в семье Николая и Анны Ахматовой родится сын.

Но остановить его от путешествий не смогли бы ни семья, ни творческие прорывы, тут требовались особые обстоятельства, и они случились — Первая мировая война как будто ждала, когда поэт начнет скучать и в семье, и в окружающем обществе, и в начале августа 1914 года Гумилёв записался добровольцем в армию. Будут теперь учения и подготовка в разных полках со звучными названиями, будут ночные разведки, и разъезды, и тяжелые бои, за которые Николай Степанович будет награжден двумя Георгиевскими крестами и знаками отличия, будут новые воинские звания и тяжелые болезни — воспаления легких, горячки, лечения в госпиталях, после которых он немедленно упорно возвращался на фронт.

В новой, уже послереволюционной России он тоже успеет побывать — в 1918–1920 годах Гумилёв читал лекции о поэтическом творчестве в Институте живого слова, в 1920 году даже входил в Петроградский отдел Всероссийского союза поэтов, а с весны 1921 года руководил студией «Звучащая раковина», где делился опытом и знаниями с молодыми поэтами, читал лекции о поэтике. Но непонятная Петроградская боевая организация В.Н. Таганцева вторглась в жизнь и смерть поэта, и он был арестован по подозрению в участии в заговоре. Дальнейшее было вполне в духе Гумилева — быстро, резко, неотвратимо. Когда его не стало, то немало отошедшая при жизни от бывшего мужа Анна Ахматова в одной из статей назовет Николая Гумилева «совершенно непрочитанным и неузнанным поэтом, чье время еще не настало». Она искренне и горько сетовала на то, что вокруг него были почти всю его жизнь люди, «очень мало понимающие и мало вникающие в Суть его творчества и Святая святых его духовного Мира». Ну что ж, всегда есть возможность увязаться за ним в любое его путешествие и насладиться и его творчеством, и его духом.

Гумилев Николай Степанович

Вывернуть наизнанку действительность, в которой проживаешь, для этого недюжинный и уникальный талант нужен. Поэт, воин, герой, путешественник и исследователь Николай Гумилев готов был делиться таким талантом со всеми окружающими. Далеко не все были равновелики таким подаркам человека, искавшего приключений, событий, опасностей и рисков в каждом дне и каждом деле. В конце концов он-таки заставил современников и потомков говорить о себе с конца, нарушая хронологию своей жизни, а именно с 1921 года, когда по обвинению в участии в совершенно недоказанном заговоре против советской власти поэт был расстрелян в неизвестном месте под Петербургом. Эта внезапная концовка настолько поразила общество, что именно с ней чаще всего ассоциируют образ поэта, обрамленный его приключениями, путешествиями, геройскими сражениями и участием в экзотических мероприятиях. И мало кто обращает внимание на один факт из деятельности Николая Степановича — именно тогда, перед неожиданным своим расстрелом в 1921 году, он опубликовал один из сборников стихов, названный «Шатёр», который написан был на основе впечатлений от путешествий по Африке. Этот сборник должен был стать первой частью грандиозного «учебника географии в стихах», в котором Гумилев планировал описать в рифму всю обитаемую сушу. Грандиозный учебник не состоялся, но код всей его деятельности остался — теперь можно было смело нанизывать сотни географических названий, где он бывал, на строчки стихов и воспоминаний.

А начало пути было обычным — в дворянской семье кронштадтского корабельного врача в одноименном городе родился слабый, болезненный мальчик, которого постоянно мучили головные боли и он плохо переносил любой шум. Его обучение в гимназиях можно было бы назвать репетицией его будущих скитаний и переездов: в 1894 году он поступает в Царскосельскую гимназию, но через несколько месяцев переходит на домашнее обучение, чтобы после переезда родителей в Царское Село осенью 1895 года пойти в новую гимназию, а в 1900 году из-за болезни брата переехать на Кавказ и учиться там в двух разных Тифлисских гимназиях, возвратиться с родителями обратно в 1903-м и вновь оказаться в Царскосельской гимназии, причем оставшись на второй год в одном классе. Репетиция непредсказуемых и хаотичных поездок, переездов, эскапад состоялась, и как бы в подтверждение этого за год до долгожданного окончания гимназии, в 1906 году, родители на свои деньги помогли издать первую книгу его стихов «Путь конквистадоров». Ключевое, определяющее будущие годы жизни слово было произнесено.

И началось: сразу после гимназии Николай едет учиться в Сорбонну, слушает лекции по французской литературе, изучает живопись и много путешествует по Италии и Франции, знакомится с французскими и русскими писателями, переписывается с Брюсовым, которого считал своим учителем и которому посылал свои стихи, статьи, рассказы. В 1907 году Гумилёв опять в России, чтобы пройти призывную комиссию. И оказаться в Севастополе, чтобы потом написать все тому же Брюсову из не пойми каких краев туманные строчки — «...после нашей встречи я был в Рязанской губернии, в Петербурге, две недели прожил в Крыму, неделю в Константинополе, в Смирне, имел мимолётный роман с какой-то гречанкой, воевал с апашами в Марселе и только вчера, не знаю как, не знаю зачем, очутился в Париже...». Вторая поездка в Левант — страну восточной части Средиземного моря, не заставила себя ждать: в 1908 году его ждут Синоп, Стамбул, Греция, Египет, где он вдохновился Каиром с его волшебным садом Эзбикие и благополучно вернулся в Петербург.

И если у кого-то, может, уже голова пошла кругом от его убеганий от скучной жизни, то для него это только начало. Потому как в 1909 году году Гумилёв разворачивает свое еще с детства желанное общение с далекой Африкой, выехав в составе академической экспедиции в пустыню, где неоднократно путешественники подвергаются нападению аборигенов, переправляются в корзинах на веревках через реку, кишащую крокодилами, и возвращаются в Россию только в феврале 1910 года. Чтобы уже в сентябре уехать опять и быть уже настоящим исследователем — собирать местный фольклор и предметы быта, изучать обычаи и традиции, заходить в дома, выспрашивать о назначении неизвестных ему предметов, описывать нравы местных народов, фотографировать, охотиться на диких зверей. Вернулся Гумилев в марте 1911 года, больной тропической лихорадкой. И пока врачи уверяли родных поэта, что по состоянию здоровья он больше не может ездить в Африку, Николай Степанович перерабатывал свои африканские впечатления и обдумывал план новой экспедиции. В которую и отправился сразу же после выздоровления в апреле 1913 года. Все материалы, собранные в экспедициях по восточной и Северо-Восточной Африке, поэт привёз в Музей антропологии и этнографии (кунсткамеру) в Санкт-Петербург, и эта богатейшая коллекция хранится до сих пор. Причем Гумилев становится одним из крупнейших исследователей Африки, успевая в короткое время между поездками издавать сборники стихов, посещать знаменитую «башню» Вячеслава Иванова и Общество ревнителей художественного слова, организовывать иллюстрированный журнал по вопросам изобразительного искусства, музыки, театра и литературы «Аполлон», в котором начинает заведовать литературно-критическим отделом, активно участвовать в основании «Цеха поэтов», в который кроме Гумилёва входили Анна Ахматова, Осип Мандельштам, Владимир Набут, Сергей Городецкий, Елизавета Кузьмина-Караваева, Михаил Зенкевич и другие. При этом в 1912 году Гумилёв успевает заявить о появлении нового художественного течения — акмеизма, в которое оказались включены члены «Цеха поэтов», и между делом поступает на историко-филологический факультет Петербургского университета, где изучает старофранцузскую поэзию.

Новое течение — акмеизм провозглашало материальность, предметность тематики и образов, точность слова, его появление вызвало бурную реакцию, по большей части негативную, но в том же 1912 году акмеисты открывают собственное издательство «Гиперборей» и одноимённый журнал, а Гумилев успевает стать отцом — в октябре 1912 года в семье Николая и Анны Ахматовой родится сын.

Но остановить его от путешествий не смогли бы ни семья, ни творческие прорывы, тут требовались особые обстоятельства, и они случились — Первая мировая война как будто ждала, когда поэт начнет скучать и в семье, и в окружающем обществе, и в начале августа 1914 года Гумилёв записался добровольцем в армию. Будут теперь учения и подготовка в разных полках со звучными названиями, будут ночные разведки, и разъезды, и тяжелые бои, за которые Николай Степанович будет награжден двумя Георгиевскими крестами и знаками отличия, будут новые воинские звания и тяжелые болезни — воспаления легких, горячки, лечения в госпиталях, после которых он немедленно упорно возвращался на фронт.

В новой, уже послереволюционной России он тоже успеет побывать — в 1918–1920 годах Гумилёв читал лекции о поэтическом творчестве в Институте живого слова, в 1920 году даже входил в Петроградский отдел Всероссийского союза поэтов, а с весны 1921 года руководил студией «Звучащая раковина», где делился опытом и знаниями с молодыми поэтами, читал лекции о поэтике. Но непонятная Петроградская боевая организация В.Н. Таганцева вторглась в жизнь и смерть поэта, и он был арестован по подозрению в участии в заговоре. Дальнейшее было вполне в духе Гумилева — быстро, резко, неотвратимо. Когда его не стало, то немало отошедшая при жизни от бывшего мужа Анна Ахматова в одной из статей назовет Николая Гумилева «совершенно непрочитанным и неузнанным поэтом, чье время еще не настало». Она искренне и горько сетовала на то, что вокруг него были почти всю его жизнь люди, «очень мало понимающие и мало вникающие в Суть его творчества и Святая святых его духовного Мира». Ну что ж, всегда есть возможность увязаться за ним в любое его путешествие и насладиться и его творчеством, и его духом.


Стихи О Красном море

Стихи о России

О каких местах писал поэт

Красное море

Здравствуй, Красное Море, акулья уха,
Негритянская ванна, песчаный котел!
На утесах твоих, вместо влажного мха,
Известняк, словно каменный кактус, расцвел.

На твоих островах в раскаленном песке,
Позабыты приливом, растущим в ночи,
Издыхают чудовища моря в тоске:
Осьминоги, тритоны и рыбы-мечи.

С африканского берега сотни пирог
Отплывают и жемчуга ищут вокруг,
И стараются их отогнать на восток
С аравийского берега сотни фелуг.

Если негр будет пойман, его уведут
На невольничий рынок Ходейды в цепях,
Но араб несчастливый находит приют
В грязно-рыжих твоих и горячих волнах.

Как учитель среди шалунов, иногда
Океанский проходит средь них пароход,
Под винтом снеговая клокочет вода,
А на палубе — красные розы и лед.

Ты бессильно над ним; пусть ревет ураган,
Пусть волна как хрустальная встанет гора,
Закурив папиросу, вздохнет капитан:
— «Слава Богу, свежо! Надоела жара!» —

Целый день над водой, словно стая стрекоз,
Золотые летучие рыбы видны,
У песчаных, серпами изогнутых кос,
Мели, точно цветы, зелены и красны.

Блещет воздух, налитый прозрачным огнем,
Солнце сказочной птицей глядит с высоты:
— Море, Красное Море, ты царственно днем,
Но ночами вдвойне ослепительно ты!

Только тучкой скользнут водяные пары,
Тени черных русалок мелькнут на волнах,
Да чужие созвездья, кресты, топоры,
Над тобой загорятся в небесных садах.

И огнями бенгальскими сразу мерцать
Начинают твои колдовские струи,
Искры в них и лучи, словно хочешь создать,
Позавидовав небу, ты звезды свои.

И когда выплывает луна на зенит,
Ветр проносится, запахи леса тая,
От Суэца до Баб-эль-Мандеба звенит,
Как Эолова арфа, поверхность твоя.

На обрывистый берег выходят слоны,
Чутко слушая волн набегающих шум,
Обожать отраженье ущербной луны,
Подступают к воде и боятся акул.

И ты помнишь, как, только одно из морей,
Ты исполнило некогда Божий закон,
Разорвало могучие сплавы зыбей,
Чтоб прошел Моисей и погиб Фараон.

Мужик

В чащах, в болотах огромных,
У оловянной реки,
В срубах мохнатых и темных
Странные есть мужики.

Выйдет такой в бездорожье,
Где разбежался ковыль,
Слушает крики Стрибожьи,
Чуя старинную быль.

С остановившимся взглядом
Здесь проходил печенег…
Сыростью пахнет и гадом
Возле мелеющих рек.

Вот уже он и с котомкой,
Путь оглашая лесной
Песней протяжной, негромкой,
Но озорной, озорной.

Путь этот — светы и мраки,
Посвист, разбойный в полях,
Ссоры, кровавые драки
В страшных, как сны, кабаках.

В гордую нашу столицу
Входит он — Боже, спаси! —
Обворожает царицу
Необозримой Руси

Взглядом, улыбкою детской,
Речью такой озорной, —
И на груди молодецкой
Крест просиял золотой.

Как не погнулись — о, горе! —
Как не покинули мест
Крест на Казанском соборе
И на Исакии крест?

Над потрясенной столицей
Выстрелы, крики, набат;
Город ощерился львицей,
Обороняющей львят.

— «Что ж, православные, жгите
Труп мой на темном мосту,
Пепел по ветру пустите…
Кто защитит сироту?

В диком краю и убогом
Много таких мужиков.
Слышен по вашим дорогам
Радостный гул их шагов».

1918

Старые усадьбы

Дома косые, двухэтажные,
И тут же рига, скотный двор,
Где у корыта гуси важные
Ведут немолчный разговор.

В садах настурции и розаны,
В прудах зацветших караси,
— Усадьбы старые разбросаны
По всей таинственной Руси.

Порою в полдень льется по лесу
Неясный гул, невнятный крик,
И угадать нельзя по голосу,
То человек иль лесовик.

Порою крестный ход и пение,
Звонят во все колокола,
Бегут, — то значит, по течению
В село икона приплыла.

Русь бредит Богом, красным пламенем,
Где видно ангелов сквозь дым…
Они ж покорно верят знаменьям,
Любя свое, живя своим.

Вот, гордый новою поддевкою,
Идет в гостиную сосед.
Поникнув русою головкою,
С ним дочка — восемнадцать лет.

— «Моя Наташа бесприданница,
Но не отдам за бедняка». —
И ясный взор ее туманится,
Дрожа, сжимается рука.

— «Отец не хочет… нам со свадьбою
Опять придется погодить». —
Да что! В пруду перед усадьбою
Русалкам бледным плохо ль жить?

В часы весеннего томления
И пляски белых облаков
Бывают головокружения
У девушек и стариков.

Но старикам — золотоглавые,
Святые, белые скиты,
А девушкам — одни лукавые
Увещеванья пустоты.

О, Русь, волшебница суровая,
Повсюду ты свое возьмешь.
Бежать? Но разве любишь новое
Иль без тебя да проживешь?

И не расстаться с амулетами,
Фортуна катит колесо,
На полке, рядом с пистолетами,
Барон Брамбеус и Руссо.

1913