Гнедич Николай Иванович

(1784 — 1833)

В Москве Николай Гнедич появился в 1800 году, чтобы после полтавских и харьковских семинарий и коллегиумов, где прошло его детство, учиться в гимназии Московского университета, а потом и стать студентом на философском факультете университета. После его окончания Гнедич переехал в Санкт-Петербург, где определился на службу в департамент министерства народного просвещения. Стихи и проза, которые он пишет в это время, пришлись по вкусу петербургской элите, его принимали в важных салонах, а его сочинения хвалили за то, что они показывают большое образование и вкус. Сделанный им перевод простонародных новогреческих песен был признан замечательным по чистоте и силе языка. Будет и еще знаменитый перевод, огромный труд, проделанный поэтом при переводе «Илиады» Гомера, принесший ему признание и славу за то, что сумел, по мнению критиков, «постигнуть дух, божественную простоту и пластическую красоту древних греков». А в реальной российской жизни ему требовалось серьезное лечение, и он безуспешно ездил в поисках здоровья — в 1825 году на кавказские минеральные воды, а 1831-м в Москву на искусственные минеральные воды. После Кавказа он написал балладу по мотивам обычаев народов гор, а Москва и вовсе незаметно прошла в его поэтическом творчестве. Самые милые сердцу места все же оставались для него в Петербурге и его окрестностях.

Гнедич Николай Иванович

В Москве Николай Гнедич появился в 1800 году, чтобы после полтавских и харьковских семинарий и коллегиумов, где прошло его детство, учиться в гимназии Московского университета, а потом и стать студентом на философском факультете университета. После его окончания Гнедич переехал в Санкт-Петербург, где определился на службу в департамент министерства народного просвещения. Стихи и проза, которые он пишет в это время, пришлись по вкусу петербургской элите, его принимали в важных салонах, а его сочинения хвалили за то, что они показывают большое образование и вкус. Сделанный им перевод простонародных новогреческих песен был признан замечательным по чистоте и силе языка. Будет и еще знаменитый перевод, огромный труд, проделанный поэтом при переводе «Илиады» Гомера, принесший ему признание и славу за то, что сумел, по мнению критиков, «постигнуть дух, божественную простоту и пластическую красоту древних греков». А в реальной российской жизни ему требовалось серьезное лечение, и он безуспешно ездил в поисках здоровья — в 1825 году на кавказские минеральные воды, а 1831-м в Москву на искусственные минеральные воды. После Кавказа он написал балладу по мотивам обычаев народов гор, а Москва и вовсе незаметно прошла в его поэтическом творчестве. Самые милые сердцу места все же оставались для него в Петербурге и его окрестностях.


Стихи О Минеральных водах

О каких местах писал поэт

Кавказская быль

Кавказ освещается полной луной;
Аул и станица на горном покате
Соседние спят; лишь казак молодой,
Без сна, одинокий, сидит в своей хате.

Напрасно, казак, ты задумчив сидишь,
И сердца биеньем минуты считаешь;
Напрасно в окно на ручей ты глядишь,
Где тайного с милой свидания чаешь.

Желанный свидания час наступил,
Но нет у ручья кабардинки прекрасной,
Где счастлив он первым свиданием был
И первой любовию девы, им страстной;
..............................................................
Глядит на ручей он, сидя под окном,
И видит он вдруг, близ окна, перед хатой,
Угрюмый и бледный, покрыт башлыком,
Стоит кабардинец под буркой косматой.

То брат кабардинки, любимой им, был,
Давнишний кунак казаку обреченный;
Он тайну любви их преступной открыл:
Беда кабардинке, яуром прельщенной!

«Сестры моей ждешь ты? — он молвит. — Сестра
К ручью за водой не пойдет уже, чаю;
Но клятву жениться ты дал ей: пора!
Исполни ее... Ты молчишь? Понимаю».
.................................................................
Сказал он и скрылся. Казак молодой
Любовью и совестью три дни крушится.
И как изменить ему вере святой?
И как ему Фати прекрасной лишиться?

И вот на исходе уж третьего дня,
Когда он, размучен тоскою глубокой,
Уж в полночь, жестокий свой жребий кляня,
Страдалец упал на свой одр одинокий, —

Стучатся; он встал, отпирает он дверь;
Вошел кабардинец с мешком за плечами;
Он мрачен как ночь, он ужасен как зверь,
И глухо бормочет, сверкая очами:

«Сестра моя здесь, для услуг кунака», —
Сказал он и стал сопротиву кровати,
Мешок развязал, и к ногам казака
Вдруг выкатил мертвую голову Фати.

«Для девы без чести нет жизни у нас;
Ты — чести и жизни ее похититель —
Целуйся ж теперь с ней хоть каждый ты час!
Прощай! я — кунак твой, а бог — тебе мститель!»

На голову девы безмолвно взирал
Казак одичалыми страшно очами;
Безмолвно пред ней на колени упал,
И с мертвой — живой сочетался устами...
Сребрятся вершины Кавказа всего;
Был день; к перекличке, пред дом кошевого,
Сошлись все казаки, и нет одного —
И нет одного казака молодого!

После 1825—1832 (дата предположительно)