Есенин Сергей Александрович

(1895 — 1925)

Даже те, кто никогда не читал ни одного стихотворения поэта Сергея Есенина, обязательно знают, что человек он был неспокойный, не самого гладкого поведения и вряд ли мог быть другим — очень уж непреходящим было то трагическое мироощущение, неприкаянное одиночество и душевное смятение, которые были постоянными спутниками поэта. Можно, конечно, удивиться — ну откуда это все в крестьянском пареньке, родившемся в селе Константиново Кузьминской волости Рязанского уезда Рязанской губернии Российской империи, а можно просто поверить его словам — «моя лирика жива одной большой любовью...» и окунуться в эту непростую, но щедрую и вдохновенную любовь в каждом его стихотворении. Природа русской деревни вокруг, бабушка, которая, по его воспоминаниям, «любила меня изо всей мочи, и нежности ее не было границ», даже строгий дед, который одобрял, что «среди мальчишек я всегда был коноводом и большим драчуном и ходил всегда в царапинах», — все вместе они подарили России необузданный и вольный нравом талант, который как сказочная Жар-птица обогрел и исчез, оставив навсегда яркий след. Кстати, про сказки из детства Сергей Александрович тоже сохранил воспоминания: «Стихи начал слагать рано. Толчки давала бабка. Она рассказывала сказки. Некоторые сказки с плохими концами мне не нравились, и я их переделывал на свой лад...»

«На свой лад» он начнет делать жизнь очень рано — сразу после того, как отучился сначала в Константиновском земском училище с 1904 по 1909 год, а потом в церковно-приходской, второклассной учительской школе в Спас-Клепиках до осени 1912 года. Он убежит из дома, осядет в Москве, будет работать в мясной лавке и в типографии И.Д. Сытина, а в 1913 году поступил вольнослушателем на историко-философское отделение в Московский городской народный университет имени А.Л. Шанявского. Он уже вовсю пишет стихи, печатается в местных изданиях, но пока должен признать, что «был удивлен, разослав свои стихи по журналам, тем, что их не печатают, и неожиданно грянул в Петербург». «Грянул» он туда в 1915 году, подружился с популярными поэтами, читал свои стихотворения А.А. Блоку, С.М. Городецкому и другим, а в январе 1916 года Есенина призвали на войну и он получил назначение в Царскосельский военно-санитарный поезд ее Величества Государыни Императрицы Александры Фёдоровны, но при этом не забывает и о творчестве — сблизился с группой «новокрестьянских поэтов» и издал первые сборники («Радуница» — 1916), которые сделали его очень известным. Он даже вместе с Николаем Клюевым часто выступал перед императрицей Александрой Федоровной и её дочерьми в Царском Селе.

Впереди новые знакомства — в 1918 —1920 годах дружба с Анатолием Мариенгофом и активное участие Есенина в московской группе имажинистов, в 1921 году знакомство и свадьба с танцовщицей Айседорой Дункан и путешествие по Европе (Германия, Бельгия, Франция, Италия) и Америке, а в 1924–1925 годах новые знакомства и приглашения в Азербайджан, где выпустил сборник стихов и печатался в местном издательстве, и в десяток других мест: он трижды совершил путешествия на Кавказ, несколько раз ездил в Ленинград (Санкт-Петербург), семь раз — в Константиново.

Сам о своих поездках вспоминал как о странице в жизни страны: «началась моя скитальческая жизнь, как и всех россиян за период 1918–1921 гг.: 1919–1921 годы ездил по России: Мурман, Соловки, Архангельск, Туркестан, Киргизские степи, Кавказ, Персия, Украина и Крым. В 22 году вылетел на аэроплане в Кенигсберг. Объездил всю Европу и Северную Америку. Доволен больше всего тем, что вернулся в Советскую Россию. Что дальше — будет видно».

Дальше была московская психиатрическая клиника в 1925 году, побег из нее в Петербург и столичная гостиница «Англетер», где и нашли мертвого поэта. Остались любившие его женщины, не очень любимые им дети от разных жен и подруг и последнее стихотворение поэта — «До свиданья, друг мой, до свиданья...». А еще огромный клад его творчества — он остался всем нам. Интересно, как к такой концовке отнесся бы сам поэт — «переделал бы на свой лад», как в сказке, или бы посчитал свою миссию на этой земле исполненной и успешной.

Есенин Сергей Александрович

Даже те, кто никогда не читал ни одного стихотворения поэта Сергея Есенина, обязательно знают, что человек он был неспокойный, не самого гладкого поведения и вряд ли мог быть другим — очень уж непреходящим было то трагическое мироощущение, неприкаянное одиночество и душевное смятение, которые были постоянными спутниками поэта. Можно, конечно, удивиться — ну откуда это все в крестьянском пареньке, родившемся в селе Константиново Кузьминской волости Рязанского уезда Рязанской губернии Российской империи, а можно просто поверить его словам — «моя лирика жива одной большой любовью...» и окунуться в эту непростую, но щедрую и вдохновенную любовь в каждом его стихотворении. Природа русской деревни вокруг, бабушка, которая, по его воспоминаниям, «любила меня изо всей мочи, и нежности ее не было границ», даже строгий дед, который одобрял, что «среди мальчишек я всегда был коноводом и большим драчуном и ходил всегда в царапинах», — все вместе они подарили России необузданный и вольный нравом талант, который как сказочная Жар-птица обогрел и исчез, оставив навсегда яркий след. Кстати, про сказки из детства Сергей Александрович тоже сохранил воспоминания: «Стихи начал слагать рано. Толчки давала бабка. Она рассказывала сказки. Некоторые сказки с плохими концами мне не нравились, и я их переделывал на свой лад...»

«На свой лад» он начнет делать жизнь очень рано — сразу после того, как отучился сначала в Константиновском земском училище с 1904 по 1909 год, а потом в церковно-приходской, второклассной учительской школе в Спас-Клепиках до осени 1912 года. Он убежит из дома, осядет в Москве, будет работать в мясной лавке и в типографии И.Д. Сытина, а в 1913 году поступил вольнослушателем на историко-философское отделение в Московский городской народный университет имени А.Л. Шанявского. Он уже вовсю пишет стихи, печатается в местных изданиях, но пока должен признать, что «был удивлен, разослав свои стихи по журналам, тем, что их не печатают, и неожиданно грянул в Петербург». «Грянул» он туда в 1915 году, подружился с популярными поэтами, читал свои стихотворения А.А. Блоку, С.М. Городецкому и другим, а в январе 1916 года Есенина призвали на войну и он получил назначение в Царскосельский военно-санитарный поезд ее Величества Государыни Императрицы Александры Фёдоровны, но при этом не забывает и о творчестве — сблизился с группой «новокрестьянских поэтов» и издал первые сборники («Радуница» — 1916), которые сделали его очень известным. Он даже вместе с Николаем Клюевым часто выступал перед императрицей Александрой Федоровной и её дочерьми в Царском Селе.

Впереди новые знакомства — в 1918 —1920 годах дружба с Анатолием Мариенгофом и активное участие Есенина в московской группе имажинистов, в 1921 году знакомство и свадьба с танцовщицей Айседорой Дункан и путешествие по Европе (Германия, Бельгия, Франция, Италия) и Америке, а в 1924–1925 годах новые знакомства и приглашения в Азербайджан, где выпустил сборник стихов и печатался в местном издательстве, и в десяток других мест: он трижды совершил путешествия на Кавказ, несколько раз ездил в Ленинград (Санкт-Петербург), семь раз — в Константиново.

Сам о своих поездках вспоминал как о странице в жизни страны: «началась моя скитальческая жизнь, как и всех россиян за период 1918–1921 гг.: 1919–1921 годы ездил по России: Мурман, Соловки, Архангельск, Туркестан, Киргизские степи, Кавказ, Персия, Украина и Крым. В 22 году вылетел на аэроплане в Кенигсберг. Объездил всю Европу и Северную Америку. Доволен больше всего тем, что вернулся в Советскую Россию. Что дальше — будет видно».

Дальше была московская психиатрическая клиника в 1925 году, побег из нее в Петербург и столичная гостиница «Англетер», где и нашли мертвого поэта. Остались любившие его женщины, не очень любимые им дети от разных жен и подруг и последнее стихотворение поэта — «До свиданья, друг мой, до свиданья...». А еще огромный клад его творчества — он остался всем нам. Интересно, как к такой концовке отнесся бы сам поэт — «переделал бы на свой лад», как в сказке, или бы посчитал свою миссию на этой земле исполненной и успешной.


Стихи О Батуми

Стихи о России

О каких местах писал поэт

Батум

Корабли плывут
В Константинополь.
Поезда уходят на Москву.
От людского шума ль
Иль от скопа ль
Каждый день я чувствую
Тоску.

Далеко я,
Далеко заброшен,
Даже ближе
Кажется луна.
Пригоршнями водяных горошин
Плещет черноморская
Волна.

Каждый день
Я прихожу на пристань,
Провожаю всех,
Кого не жаль,
И гляжу все тягостней
И пристальней
В очарованную даль.

Может быть, из Гавра
Иль Марселя
Приплывет
Луиза иль Жаннет,
О которых помню я
Доселе,
Но которых
Вовсе — нет.

Запах моря в привкус
Дымно-горький,
Может быть,
Мисс Митчел
Или Клод
Обо мне вспомянут
В Нью-Йорке,
Прочитав сей вещи перевод.

Все мы ищем
В этом мире буром
Нас зовущие
Незримые следы.
Не с того ль,
Как лампы с абажуром,
Светятся медузы из воды?

Оттого
При встрече иностранки
Я под скрипы
Шхун и кораблей
Слышу голос
Плачущей шарманки
Иль далёкий
Окрик журавлей.

Не она ли это?
Не она ли?
Ну да разве в жизни
Разберёшь?
Если вот сейчас её
Догнали
И умчали
Брюки клёш.

Каждый день
Я прихожу на пристань,
Провожаю всех,
Кого не жаль,
И гляжу все тягостней
И пристальней
В очарованную даль.

А другие здесь
Живут иначе.
И недаром ночью
Слышен свист, —
Это значит,
С ловкостью собачьей
Пробирается контрабандист.

Пограничник не боится
Быстри.
Не уйдёт подмеченный им
Враг,
Оттого так часто
Слышен выстрел
На морских, солёных
Берегах.

Но живуч враг,
Как ни вздынь его,
Потому синеет
Весь Батум.
Даже море кажется мне
Индиго
Под бульварный
Смех и шум.

А смеяться есть чему
Причина.
Ведь не так уж много
В мире див.
Ходит полоумный
Старичина,
Петуха на темень посадив.

Сам смеясь,
Я вновь иду на пристань,
Провожаю всех,
Кого не жаль,
И гляжу все тягостней
И пристальней
В очарованную даль.

Гой ты, Русь, моя родная...

Гой ты, Русь, моя родная,
Хаты — в ризах образа...
Не видать конца и края —
Только синь сосёт глаза.

Как захожий богомолец,
Я смотрю твои поля.
А у низеньких околиц
Звонно чахнут тополя.

Пахнет яблоком и мёдом
По церквам твой кроткий Спас.
И гудит за корогодом
На лугах весёлый пляс.

Побегу по мятой стёжке
На приволь зелёных лех,
Мне навстречу, как серёжки,
Прозвенит девичий смех.

Если крикнет рать святая:
«Кинь ты Русь, живи в раю!»
Я скажу: «Не надо рая,
Дайте родину мою».

1914

Русь

1
Потонула деревня в ухабинах,
Заслонили избенки леса.
Только видно на кочках и впадинах,
Как синеют кругом небеса.

Воют в сумерки долгие, зимние,
Волки грозные с тощих полей.
По дворам в погорающем инее
Над застрехами храп лошадей.

Как совиные глазки за ветками,
Смотрят в шали пурги огоньки.
И стоят за дубровными сетками,
Словно нечисть лесная, пеньки.

Запугала нас сила нечистая,
Что ни прорубь — везде колдуны.
В злую заморозь в сумерки мглистые
На березках висят галуны.
2
Но люблю тебя, родина кроткая!
А за что — разгадать не могу.
Весела твоя радость короткая
С громкой песней весной на лугу.

Я люблю над покосной стоянкою
Слушать вечером гуд комаров.
А как гаркнут ребята тальянкою,
Выйдут девки плясать у костров.

Загорятся, как черна смородина,
Угли-очи в подковах бровей.
Ой ты, Русь моя, милая родина,
Сладкий отдых в шелку купырей.
3
Понакаркали черные вороны
Грозным бедам широкий простор.
Крутит вихорь леса во все стороны,
Машет саваном пена с озер.

Грянул гром, чашка неба расколота,
Тучи рваные кутают лес.
На подвесках из легкого золота
Закачались лампадки небес.

Повестили под окнами сотские
Ополченцам идти на войну.
Загыгыкали бабы слободские,
Плач прорезал кругом тишину.

Собиралися мирные пахари
Без печали, без жалоб и слез,
Клали в сумочки пышки на сахаре
И пихали на кряжистый воз.

По селу до высокой околицы
Провожал их огулом народ.
Вот где, Русь, твои добрые молодцы,
Вся опора в годину невзгод.
4
Затомилась деревня невесточкой —
Как-то милые в дальнем краю?
Отчего не уведомят весточкой, —
Не погибли ли в жарком бою?

В роще чудились запахи ладана,
В ветре бластились стуки костей.
И пришли к ним нежданно-негаданно
С дальней волости груды вестей.

Сберегли по ним пахари памятку,
С потом вывели всем по письму.
Подхватили тут ро́дные грамотку,
За ветловую сели тесьму.

Собралися над четницей Лушею
Допытаться любимых речей.
И на корточках плакали, слушая,
На успехи родных силачей.
5
Ах, поля мои, борозды милые,
Хороши вы в печали своей!
Я люблю эти хижины хилые
С поджиданьем седых матерей.

Припаду к лапоточкам берестяным,
Мир вам, грабли, коса и соха!
Я гадаю по взорам невестиным
На войне о судьбе жениха.

Помирился я с мыслями слабыми,
Хоть бы стать мне кустом у воды.
Я хочу верить в лучшее с бабами,
Тепля свечку вечерней звезды.

Разгадал я их думы несметные,
Не спугнет их ни гром и ни тьма.
За сохою под песни заветные
Не причудится смерть и тюрьма.

Они верили в эти каракули,
Выводимые с тяжким трудом,
И от счастья и радости плакали,
Как в засуху над первым дождем.

А за думой разлуки с родимыми
В мягких травах, под бусами рос,
Им мерещился в далях за дымами
Над лугами веселый покос.

Ой ты, Русь, моя родина кроткая,
Лишь к тебе я любовь берегу.
Весела твоя радость короткая
С громкой песней весной на лугу.

1914

Русь уходящая

Мы многое еще не сознаем,
Питомцы ленинской победы,
И песни новые
По-старому поем,
Как нас учили бабушки и деды.

Друзья! Друзья!
Какой раскол в стране,
Какая грусть в кипении веселом!
Знать, оттого так хочется и мне,
Задрав штаны,
Бежать за комсомолом.

Я уходящих в грусти не виню,
Ну где же старикам
За юношами гнаться?
Они несжатой рожью на корню
Остались догнивать и осыпаться.

И я, я сам,
Не молодой, не старый,
Для времени навозом обречен.
Не потому ль кабацкий звон гитары
Мне навевает сладкий сон?

Гитара милая,
Звени, звени!
Сыграй, цыганка, что-нибудь такое,
Чтоб я забыл отравленные дни,
Не знавшие ни ласки, ни покоя.

Советскую я власть виню,
И потому я на нее в обиде,
Что юность светлую мою
В борьбе других я не увидел.

Что видел я?
Я видел только бой
Да вместо песен
Слышал канонаду.
Не потому ли с желтой головой
Я по планете бегал до упаду?

Но все ж я счастлив.
В сонме бурь
Неповторимые я вынес впечатленья.
Вихрь нарядил мою судьбу
В золототканое цветенье.
Я человек не новый!
Что скрывать?
Остался в прошлом я одной ногою,
Стремясь догнать стальную рать,
Скольжу и падаю другою.

Но есть иные люди.
Те
Еще несчастней и забытей.
Они, как отрубь в решете,
Средь непонятных им событий.

Я знаю их
И подсмотрел:
Глаза печальнее коровьих.
Средь человечьих мирных дел,
Как пруд, заплесневела кровь их.

Кто бросит камень в этот пруд?
Не троньте!
Будет запах смрада.
Они в самих себе умрут,
Истлеют падью листопада.

А есть другие люди,
Те, что верят,
Что тянут в будущее робкий взгляд.
Почесывая зад и перед,
Они о новой жизни говорят.

Я слушаю. Я в памяти смотрю,
О чем крестьянская судачит оголь.
«С Советской властью жить нам по нутрю…
Теперь бы ситцу… Да гвоздей немного…»

Как мало надо этим брадачам,
Чья жизнь в сплошном
Картофеле и хлебе.
Чего же я ругаюсь по ночам
На неудачный, горький жребий?

Я тем завидую,
Кто жизнь провел в бою,
Кто защищал великую идею.
А я, сгубивший молодость свою,
Воспоминаний даже не имею.

Какой скандал!
Какой большой скандал!
Я очутился в узком промежутке.
Ведь я мог дать
Не то, что дал,
Что мне давалось ради шутки.

Гитара милая,
Звени, звени!
Сыграй, цыганка, что-нибудь такое,
Чтоб я забыл отравленные дни,
Не знавшие ни ласки, ни покоя.

Я знаю, грусть не утопить в вине,
Не вылечить души
Пустыней и отколом.
Знать, оттого так хочется и мне,
Задрав штаны,
Бежать за комсомолом.

1924

Спит ковыль. Равнина дорогая...

Спит ковыль. Равнина дорогая,
И свинцовой свежести полынь.
Никакая родина другая
Не вольёт мне в грудь мою теплынь.

Знать, у всех у нас такая участь.
И, пожалуй, всякого спроси —
Радуясь, свирепствуя и мучась,
Хорошо живётся на Руси.

Свет луны таинственный и длинный,
Плачут вербы, шепчут тополя.
Но никто под окрик журавлиный
Не разлюбит отчие поля.

И теперь, когда вот новым светом
И моей коснулась жизнь судьбы,
Всё равно остался я поэтом
Золотой бревенчатой избы.

По ночам, прижавшись к изголовью,
Вижу я, как сильного врага,
Как чужая юность брызжет новью
На мои поляны и луга.

Но и всё же, новью той теснимый,
Я могу прочувственно пропеть:
Дайте мне на родине любимой,
Всё любя, спокойно умереть!

Июль 1925