Блок Александр Александрович

Совершенно точно, что большинство людей, говоря о Блоке, в первую очередь вспоминают, что в этой жизни бывает красиво и можно дышать «духами и туманами», а уж во вторую — о том, как все это непрочно и мимолетно, потому как в любой момент может появиться необходимость принимать как данность вышедших из-за какого-нибудь недавно еще мирного угла «двенадцать» под завывание ветра, от которого спасения нет и не будет, потому как теперь он «на всем божьем свете». Жизнь Александра Александровича между периодом прекрасных туманов и беспощадных ветров пронеслась как-то уж трагически быстро. Вот еще вчера — рождение в Петербурге в семье университетских профессоров и ученых, первые стихи, написанные в пять лет, и великолепные мгновения, проводимые начиная с 10-летнего возраста вместе с кузенами за созданием рукописных журналов с названиями сначала «Корабль», а позднее «Вестник», а уже сегодня — разлады в семье с любимой прекрасной дамой и смерть отца, родных людей. Еще совсем недавно — поездки каждое лето в подмосковное имение деда Шахматово, домашние театральные спектакли, увлечение театром с 16 лет и учеба среди знаменитых друзей в Петербургском университете на юридическом и историко-филологическом факультетах, а уже на горизонте — Первая мировая и с 1916 года — служба в инженерной части Всероссийского Земского союза и приспосабливание к меняющимся обстоятельствам, когда духовные высоты сводятся, по словам поэта, к интересам «кушательным и лошадиным». Еще свежи незабываемые ощущения от влюбленностей в частых заграничных вояжах в Италию, Бельгию, Германию, от серии итальянских стихов, за которые его приняли в изысканное общество, называвшееся «Академией», где состояли Валерий Брюсов, Михаил Кузмин, Вячеслав Иванов, Иннокентий Анненский, а уже две взявшие Россию в тиски революции определяют Блока в мае 1917 года на работу в Чрезвычайную следственную комиссию для расследования противозаконных по должности действий бывших министров, главноуправляющих и прочих высших должностных лиц как гражданских, так и военных и морских ведомств в должности редактора. Возможно, поэт еще помнит, как короткое время назад, в 1912 году, его свеженаписанную драму «Роза и Крест» хвалили К. Станиславский и В. Немирович-Данченко, но поставить в театре не успели, зато теперь, в августе 1917 года, Блок трудится над рукописью, о которой и помыслить недавно не мог, а ныне рассматривал как часть будущего отчёта Чрезвычайной следственной комиссии и которая была опубликована в журнале «Былое» в 1919 году и в виде книжки под названием «Последние дни Императорской власти» — в 1921-м.

От таких перестановок и смен жизненных декораций не успевали прийти в себя и более сильные товарищи, а уж у вышедшего из профессорской семьи любителя «золотого, как небо, аи» представителя русского символизма, шансов было и вовсе мало. Парадоксальное сочетание мистического и бытового, отрешённого и повседневного вообще характерно для всего творчества Блока в целом. Это есть отличительная особенность и его психической организации, и, как следствие, его собственного, блоковского символизма. Хотя именно Александр Блок был одним из немногих деятелей искусства Петрограда, кто не просто принял советскую власть, но согласился работать в её пользу. Власть широко начала использовать имя поэта в своих целях. На протяжении 1918–1920 годов Блока, чаще всего вопреки его воле, назначали и выбирали на различные должности в организациях, комитетах, комиссиях, своё состояние того периода он описывает словами «меня выпили». О стихах уже речи не шло, он напишет 1919 году.: «Почти год как я не принадлежу себе, я разучился писать стихи и думать о стихах...» До революции музыкальность стихов Блока убаюкивала аудиторию, погружала её в некий сомнамбулический сон. Потом в его произведениях появились интонации отчаянных, хватающих за душу цыганских песен, ну а еще позднее он оказался захвачен стихийной стороной революции. «Мировой пожар» казался ему целью, а не этапом. И цель, и этап померкли совсем быстро, слившись в единую линию трагедий, смертей, разрухи.

Было бы чудом, если бы кончилось все это каким-то иным образом. Но чуда не случилось, и о стихах поэт вспомнил уже перед скорой смертью в августе 1921 года, когда как одержимый был полон единственной мыслью: все ли экземпляры «Двенадцати» уничтожены. Оно и понятно — революции ломают мальчиков с благими намерениями беспощадно, и никакие «белые венчики из роз» и их носители ни помощниками, ни защитниками не становятся. Наверное, Александр Блок в глубине души догадывался об этом с самого начала, но очень уж ему хотелось верить в «мировой оркестр народной души». Вера закончилась вместе со словами, сказанными художнику, оформлявшему первое издание поэмы «Двенадцать»: «...я задыхаюсь, задыхаюсь, задыхаюсь! Мы задыхаемся, мы задохнёмся все. Мировая революция превращается в мировую грудную жабу!» О революциях и жабах разговор отдельный и непростой, а вот с памятью об этом поэте и нашей любовью к нему все предельно ясно — они выжили и укрепились.